Горячее сердце. Повести
Шрифт:
Остановившийся рядом с Верой большеносый мужчина обнажил в ухмылке мелкие крысиные зубы.
— Большевичка сцапали. Ох ты, желанный, дитятко, — и, согнав с хищного лица благодушие, сказал: — Ленину что! Он натворил делов, сел в запломбированный вагон и укатил обратно в Германию, а вот эти расплачивайся.
Вера резко повернулась к нему.
— Зачем вы лжете? — скосила глаза на полосатые ленты георгиевских крестов. — Ведь это неправда!
Мужчина тщеславно брякнул крестами.
— Как неправда? Везде
Понимая, что зря ввязалась в этот разговор, Вера молча перешла улицу. Человек трусил рядом, заглядывая на нее сбоку.
— Тогда вы, может быть, знаете, где этот Ленин?
Дело принимало совсем скверный оборот.
— Вы что пристаете! — зло крикнула она и вскочила в тронувшийся с места трамвай.
Человек не успел сесть с нею.
«Надо быть осторожнее. Я все время забываю про обстановку! — сердилась на себя Вера. — Я — как Сергей!»
Ей захотелось увидеть его здесь, рядом. Все — улицы, мосты — напоминают о нем...
Вера вышла около Адмиралтейства. На Дворцовой площади толпились юнкера, красовались статные великаны-гвардейцы, воинственно шумели инвалиды. В главный штаб то и дело проводили арестованных. Наверное, здесь были сейчас многие из тех, кого видела она весной во дворце Кшесинской...
Они бы схватили и ее, если бы знали, кто она. В толпе шумливых, враждебных людей она почувствовала тревожное одиночество. Ей нестерпимо захотелось поскорее выбраться отсюда, найти своих, заняться работой, узнать о новостях.
Вернувшись на Петроградскую сторону, только к полудню отыскала райком.
Низенький человек с бритой головой, твердым подбородком — председатель, выбивая засорившийся мундштук, пристально посмотрел на нее:
— Вы не медичка?
— Курсистка медицинского института.
Он пожевал твердыми губами, веселея, засунул новую цигарку в мундштук.
— Значит, третий курс? Очень хорошо. Вот вы мне и нужны...
Председатель долго расспрашивал, умеет ли она оказывать первую помощь, приходилось ли ей когда-либо перевязывать раненых. Глядя на его твердый с ямкой подбородок, Вера ободрилась. Подняв взгляд, проговорила:
— Могу, могу. Конечно, могу.
— Прекрасно, будете вести на заводе курсы медсестер. Это очень пригодится...
Такого исхода Вера не ожидала. Она хотела сказать, что это совсем другое, что тут надо бы фельдшера или врача, но промолчала под пристальным взглядом председателя.
— Это очень важно, товарищ Зубарева, очень!
Прощаясь, Вера замешкалась, оглянулась на полуоткрытую дверь, шепотом спросила:
— Вы не знаете, как товарищ Ленин? Ему не грозит опасность?
Прочтя в ее глазах тревогу, он кашлянул, еще пристальнее взглянул.
— Будем надеяться, что все будет хорошо. Я ведь тоже ничего не знаю, — и потер крепкой рукой синеватую бритую голову. — Ждите перемен. Большие должны
Размочив в холодном чае ржаной окаменелый сухарь, Вера щедро посыпала его солью. Завтракала торопясь.
За день надо было сбегать в десять разных мест, перенести из райкома на завод литературу, раздобыть бинтов в госпитале. Разве поспеешь, если не торопиться!
Когда солнце заливало багряным светом черные заводские улицы, она приходила в кособокий домишко на Выборгской. Взбегая по зеленоватым от древности ступеням, чувствовала прилив бодрости.
Здесь готовились те перемены, о которых говорил председатель райкома. Здесь было настоящее дело.
В гулкой комнате с громадным, в решетку, окном обычно находилась уже одна из ее учениц — работница Фея Аксенова.
Встав на скамейку, Фея смотрела на розовый пустырь. Облитые светом тлеющего солнца, в зарослях лебеды и репейника ходили шеренгами, колоннами рабочие с винтовками, а то и просто с белыми наскоро обструганными палками.
— На пле-е-чо, к но-о-ге, на ру-у-ку! — переплетались разноголосые команды.
Фея поворачивала к Вере худенькое лукавое личико. Подвижные скобки бровей, вздрагивая, поднимались вверх.
— Мой Аксенов где-то так же марширует.
Вере нравилась эта ловкая, с фигуркой подростка, женщина. Она всюду вносила оживление. Тонкий, как нитка, шрам, слегка вывернувший верхнюю губу, делал лицо Аксеновой почти всегда улыбающимся, а девчоночьи тонкие косички, не достающие до плеч, молодили ее, срезая от двадцати пяти верных пять лет.
— Какое у вас красивое имя! — сказала ей как-то Вера.
— Это он меня так зовет, — потупилась Фея. — А так-то я не Фея, а Фелицата...
Постепенно комнату заполняли работницы, и Вера, рассадив их, открывала санитарную сумку. Сразу становилось тихо. У женщин загорались интересом глаза. Их утомленные, с землистым оттенком лица вызывали у Веры щемящую теплую боль в сердце. «Милые, дорогие, видимо, пришлось вам хлебнуть горькой жизни, видимо, верите вы больше, чем во всяких святых, в революцию, если, забыв обо всех домашних заботах, прибежали сюда», — думала она.
Потом начиналась перевязка. Аксенова, привставая на цыпочки, суетилась вокруг дородной работницы Грани.
— На что только таких, как ты, на свет родят? Одна мука!
Граня басовито хохотала.
— Я что, милая, виновата, коли ты вся с пуговицу?
У Феи получалось сноровистее и быстрее других.
Она знала это, говорила тщеславно:
— Головы-то у нас не только платки носить.
Дверь вкрадчиво скрипела. Фея бросала на нее сердитый взгляд. Вера знала, что в коридоре томится Аксенов... За окном уже наливался осенней чернотой вечер. Пора было кончать.