Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
— Ой, царица, — горячился грузин. — Приглашаю на встречу Нового года в культурной обстановке. Закажем столик. Гулять будем — на весь Кавказ слышно. Отвечай, царица!
— Она на работе, — ответил за Катю директор.
— Мы на работе, — как эхо вторила Катя.
— Ай, директор. Где твой размах? Тебя тоже приглашаю за наш столик. Всех приглашаю.
Иван Петрович тупо шевелил губами, подсчитывая проценты — сколько их останется до плана, если удастся уговорить грузина.
Верка подбежала к столику: глаза горят, в руках штопор.
— Товарищ директор,
— Сейчас, Верочка, сейчас… Разрешите записать? — Иван Петрович склонился над столиком. — Семь пятьдесят с одной персоны, не считая шампанского…
— Зачем разбиваешь мое сердце? — вскипел грузин. — Я свое сказал: или-или! Или царица, или ничто! Новый год отменяется.
— Мы же на работе, — беспомощно твердил директор.
Катя смотрела в окно и тоскливо мечтала о восточном принце по прозванию Тото Ионото.
Стуча на стыках, скорый поезд номер двадцать четыре катился по бескрайней снежной равнине.
Ровно в одиннадцать часов сорок пять минут Катя появилась в ресторане. Она шла по проходу, гибко качаясь на черных шпильках и поводя обнаженными плечами. Грузин с грохотом двинул стулом. Военные за соседним столиком замолчали и во все глаза уставились на Катю.
Катя шагнула чуть вбок и увидела себя в зеркале: тонкую, с рыжей копной волос на голове, с глазами, удлиненными краской, с серебряной брошью на груди — ну прямо дикторша с голубого экрана, сейчас улыбнется сразу пяти миллионам и скажет: «Добрый вечер, товарищи телезрители, начинаем нашу грандиозную передачу из вагона-ресторана…» Катя зажмурилась от счастья и шагнула к грузину. Тот неровно задышал, начал щекотать Катину руку тонкими усиками.
В вагон ввалилась веселая компания кочующих артистов, которые сели в поезд в Ростове. Катя подняла голову и надменно глянула на артистов. Те разом смолкли, ослепленные ее красотой.
— Пять баллов! — прошептал моряк за соседним столиком.
Катя уселась, влажными глазами посмотрела вокруг. За окном тревожно уносилась густая мгла, а на столе все переливалось и трепетало. Бутылки выжидающе покачивались в подставках, икра плыла в ледяной воде, лососина бесстыдно развалилась на части, белоснежно сверкали салаты — весь ресторан выложили на стол ради Кати.
Грузин возился с бутылками.
— Что прикажешь? — спросил он, пожирая Катины плечи.
— Может, мы все-таки познакомимся, сообщите на всякий случай ваши инициалы, — выпалила Катя одним духом, без запятых: она слышала в рейсе эти слова от одной стильной дамочки, сидевшей за ее столиком.
Грузин остолбенело уставился на Катю:
— Прости, красавица, прости нахала. Шотой зови. Шота Бакрадзе.
— Шатуня, — сказала Катя с таким придыханием, что грузин тотчас схватился за бутылку, чтобы не упасть. — Очень приятно познакомиться! Погодите! — Катя указала пальчиком на бутылку и подняла брови. — Я должна поговорить с вами на полном серьезе, товарищ Шота.
— Говори, Катерина. Внемлю твоим прекрасным устам.
— А я не девочка, — скромно объявила Катя.
— Ах, какая умница, — восхитился Шота, играя усиками.
Катя сделала одухотворенное лицо:
— Вы, пожалуйста, не подумайте, товарищ Шота, я не какая-нибудь с улицы Горького, я девочка честная. Я с вами сидеть могу, танцевать могу, а больше ничего не обещаю, заранее говорю, вы от меня не требуйте. Меня к вам допустили ради отличного обслуживания, и я обязана держать марку коллектива. Мы за звание боремся, у нас дисциплина…
— А я кто? Я плохой, да? Я человек советский, как ты думаешь…
«Спекулянт ты советский, — с волнением подумала Катя, — придется тебя почистить как следует ради плана».
В вагоне застонала гавайская гитара. Сережка поставил «Смуглую девочку» из третьей серии «Мелодии и ритмов».
— Какие страсти кипят в этом бокале! И кто поймет и осушит страсть моего сердца?.. — Шота налил Кате рюмку коньяка.
— Прости, Шотунчик, первый тост принадлежит даме, — Катя подняла рюмку и сказала с чувством: — Я предлагаю выпить за проводы старого года… Катя опрокинула рюмку, схватила ложку и полезла за икрой.
Иван Петрович появился с блестящим ведерком в руках. Из ведра развратно вздымалась бутылка со вздутой серебряной головкой.
— А как же шампанское? — испугался директор. — На первый тост полагается шампанское.
— Не учите нас, — со светской улыбкой отрезала Катя. — Вы не имеете права делать замечания клиентам.
Иван Петрович стал красным и посмотрел на грузина. Тот вскинул руки.
— Я не хозяин. Сам ее хозяйкой сделал.
— Так и быть, — сжалилась над директором Катя, — разрешаю наполнить мой фужер. И моему компаньону тоже. — Катя забыла про директора и соблазнительно улыбнулась грузину влажным ртом. — Тяпнем по маленькой?
— Огонь моего сердца, — ответствовал Шота. — Радуга моей души. Благодарю тебя, что ты явилась в мой чертог и озарила его своим небесным сиянием. Я поднимаю этот скромный бокал за бессмертное сияние красоты…
«Во дает!» — с восторгом подумала Катя и тут же осушила бокал.
— Выпей с нами, директор, за вечную радугу моей души…
— Благодарю вас, я при исполнении. Желаю вам повеселиться, Катерина Семеновна. Веселитесь на полный ход, обеспечим в чистом виде. — Иван Петрович ловко подмигнул Кате и показал глазами в конец вагона, где висела доска для объявлений. Катя глянула туда и ахнула — сорок восемь…
— Смотри, Катенька, на тебя вся надежда, — говорил ей директор, когда она стояла в купе перед зеркалом, делая себе глаза. — Кушай плотнее, чтобы спиртное тебя не взяло. Масло прими. Заказывай все самое ценное, а я за ходом следить буду и цифры на доске проставлять в чистом виде, ты не отвлекайся.
Правый глаз никак не получался. Директор мельтешил перед дверью и загораживал зеркало. Катя молча терпела эти нотации, потому что шпильки в зубах зажаты.
— Мы тебе навстречу пошли, — бубнил Иван Петрович. — Ради плана пошли.