Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки
Шрифт:
Можно, конечно, и второе заключение из моей биографии вывести — с чего я начал и до какой категории снизошел. Начинал с конвейера, с коллективных масс, а теперь при дяде Грише в напарниках состою — привык к материальной красоте существования. Здесь моя персональная трагедия и мораль потомкам. Эх, толкнул бы я громогласную речь на данную тематику, но себя пригвождать не решаюсь. С речами у меня вообще размолвка образовалась. Не держу больше речей, онемел перед массами. То ли разучился, то ли другая причина, душевная. Только на трибуну я теперь не ходок. Об этом факте большую
<1960>
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, РАДИПЛАНА
Море клокотало, круто вываливалось на гальку. Сильная волна косо набежала на берег и долго катилась вровень с Катей, заливая гальку пышной, тут же пропадающей пеной. Катя сидела у окна и гадала: если волна догонит ее, то сегодня будет необыкновенный вечер: она пойдет к Сережке-радисту и Сережка объяснится ей в любви.
Волна тут же поникла, отстала. Катя знала, что море вот-вот кончится и другой такой волны уже не будет. «А я все равно пойду к Сережке, — подумала она наперекор судьбе и вдруг вспомнила: — Сегодня ведь праздник!»
Катино сердце сжалось от необыкновенных предчувствий. Тут наскочила новая волна, и Катя увидела, как из пены вышел молодой бог в нейлоновых трусах. Плечи, грудь — ложись и умирай. Катя радостно вгляделась и узнала Валерия Борзова. Валерка тоже ее узнал, помахал рукой и тут же взял старт, чтобы догнать и обнять Катю. Ну и Валерка, ну и парень, недаром олимпийский чемпион. Он летел быстрее пули, быстрее мечты, быстрее поезда, обогнал один вагон, второй, хотел ухватиться за поручни и вдруг сошел с дистанции. Это хобби у него такое — ногу подворачивать.
Валерка захромал и что-то крикнул вслед. Катя вздрогнула.
— Девушка, где пиво? — зарычал на нее грузин с усиками. Он сидел через три столика от Кати и свирепо крутил белками. — Когда принесут, спрашиваю?
— Со временем или раньше, — пробормотала Катя, продолжая смотреть в окно, но Валерка уже растаял в волнах.
— Смерти моей хочешь? Где пиво? — хрипел грузин. — Тут работают или загорают?
Катя вздохнула, подошла к нему.
— У вас же приняли заказ, — сказала она грудным голосом. — А мои столики на той стороне. И пожалуйста, не переживайте из-за всякой чепухи. У вас высокое давление. Вам вредно переживать. А мы встали на вахту отличного обслуживания…
— Какой голос! — восторженно зарокотал грузин, пожирая Катю выпуклыми белками. — Как зовут, девушка?
Катя ничего не ответила и вильнула фартуком. Грузин с усиками, когда она разглядела его поближе, оказался вполне подходящим типом: не очень молодой, высокий и свирепый — как раз то, что надо. И денег у него полный карман. Он сел вчера вечером, оставил за ужином восемнадцать
Катя вихляво шла по проходу и чувствовала на себе взгляд грузина.
Вагон качнуло на стрелке, и море начало отваливаться влево. Мелькнула даль пустынного берега, сбоку выползла покатая гора — море ушло до нового рейса. Солнце плоско обливало голый склон, вагоны ритмично качались, взбираясь к перевалу.
Верка вышла с пивом и пошла к грузину, улыбаясь ему широким малиновым ртом. Катя села спиной к ним и слушала, как грузин часто дышит и чавкает пивом. В ресторане больше никого не было, поезд шел почти пустой. Верка вовсю шушукалась с грузином, видно, коньяк уговаривала взять: директор держал в буфете только дорогой коньяк — для плана.
Из кухни вышел Иван Петрович, и все шу-шу сразу кончились.
Иван Петрович присел за Катин столик.
— Возьми корзину, пройди по вагонам.
— А кто обслуживать будет? — ответила Катя. Верка была женой директора, ее он не гонял по вагонам с корзиной.
— Видишь, горим, — жарко шептал Иван Петрович, с надеждой и завистью косясь на грузина. — Четыреста рублей надо вытянуть до плана, а в поезде шаром покати. Ты пройди, у тебя голос зазывной, все-таки в чистом виде наскребешь десятку. Вся надежда на вечер.
— Плана нет, объявление дайте в «Вечерку»: принимаются заказы на столики… Тоже мне «Континенталь».
— Идея! — Иван Петрович помчался вдоль столиков.
Железно лязгая, качались тамбуры. В вагонах обдавало теплым воздухом. Катя прокричала в пустой проход:
— Пиво с закусочкой. Кто желает пива с закусочкой? Кефирчик свежий, кофе горячий, конфеты сладкие. Кто желает?
Из купе высунулась стриженая голова.
— А кофе у вас горячий? — женщина с неодобрением глядела на Катю.
— У нас все горячее, — заученно ответила Катя, опуская корзину. Толстый дядька в пижаме сидел на диване у окна и раскладывал на столе замасленные свертки.
— Сколько стаканов? — спросила Катя, поднимая чайник.
Репродуктор под потолком захрипел от натуги. Сережка прокашлялся и заговорил бодрым тенорком:
— Внимание, говорит радиоузел поезда номер двадцать два. Товарищи пассажиры, сегодня вечером в вагоне-ресторане состоится торжественная встреча Нового года. Принимаются предварительные заказы на столики. Ресторан работает до четырех часов утра. Играет музыка. Спешите записаться на столики, число мест ограничено.
— Благодарю вас, — сказала стриженая женщина, принимая от Кати стакан и поворачиваясь к мужчине. Все это время она слушала радио, сначала удивленно, а потом с задумчивой улыбкой. — Как это интересно: встретить Новый год в поезде. Играет музыка, звенят бокалы, и поезд несется сквозь ночь. Романтика!
— Кушай, Лена, — сказал дядька в пижаме. — Кофе остынет.
— Конечно, — обиделась стриженая. — Будем сидеть у твоих Киселевых и не будет никакой романтики.
— У вас есть конфеты? — спросил дядька.