Горюч-камень(Повесть и рассказы)
Шрифт:
Начинкин отворил заиндевевшую снаружи дверь, пропустил Мишку вперед. Глазам предстало просторное помещение с бревенчатым, внакат, потолком. С одной стороны — дощатые нары с набросанными на них фуфайками, с другой — стол и длинная скамья, врытая прямо в земляной пол. На столе горел фонарь, стояли котелки.
— Ну, проходи, проходи, парень! — услышал Мишка и увидел вышедшего вдруг откуда-то из боковушки лесника Евстигнея Савушкина.
— Здравствуйте, дядя Сигней!
— Здоров, здоров, герой! Что же это ты один по лесу шляешься? Врагов за собой водишь!
— Дядя
Савушкин сел, продолжая смотреть на мальчика.
— Да-а, — неопределенно сказал он, видимо, обдумывая услышанное.
— Разрешите, товарищ командир, я с Поливановым схожу в Казачье? — обратился Начинкин.
— С Поливановым… в Казачье, — опять каким-то отсутствующим голосом проговорил Савушкин.
— Да, с доктором Поливановым, — повторил Начинкин. — Не то умрет парнишка.
Савушкин поднялся со скамьи.
— Хорошо. Поливанов пойдет в село, поможет мальчику. Ты, Миша, проводишь его. А тебе, — он обратился к Начинкину, — будет другое задание.
— Есть проводить в село! — обрадовался Мишка.
— А сейчас до вечера отдыхать. Покормите мальца и пусть на нарах поспит. Начинкин и Поливанов, пройдите ко мне!
…Темный пасмурный вечер черным пологом опустился на лес и на поля, придавил их гнетущим мраком. Мишка и Поливанов подходили к Казачьему. У Поливанова— за спиной вещмешок с медикаментами. У Мишки — в руках палка, чтобы сподручнее идти. Шагали молча. У Поливанова было тревожно на душе — шел в незнакомое село. Он был не из местных, пристал к партизанскому отряду при выходе из окружения. У Мишки чувство двоилось: ему было и страшно — вдруг нарвутся на засаду или на случайный патруль, и радостно — теперь-то уж Семка наверняка будет спасен. В последнее время, как пожили в одной хате, Семка стал для него словно брат родной, делились и мечтами и тревогами.
От села доносилось урчанье моторов, по Домовинской дороге, шаря в черном мраке светом фар, двигалась в сторону фронта колонна танков. «Подкрепление, — решил Мишка и тут же подумал об отце. — Трудно ему там, вон какая силища прет и прет».
Недалеко от околицы свернули с большака, пошли полем. Мишка и во тьме хорошо ориентировался.
— Сейчас будут плетни, держите за мной, — шепнул он.
Вскоре и в самом деле наткнулись на плетень, перелезли через него, набрав за голенища мокрого снегу — ладно, дома вытряхнем! Держались середины огородов, близко к дворам не подходили — подальше от беды.
В одном месте, перелезая через плетень, Поливанов обломил трухлявый кол — треск в ночной тишине раздался особенно громко. Залаяла чья-то собака. С проулка щелкнул сухой выстрел и в небо взмыла зеленая ракета. Это немецкий патруль отозвался на внезапный собачий лай — просто на всякий случай. Поливанов и Мишка свалились в снег, притаились. Другой ракеты не последовало да и лай смолк.
Пошли дальше, осторожнее перелезая через плетни, Вот и огород тетки Феклы. Мишка
Мишка повернул к двору, Поливанов за ним. Собаки у Семки не было, и опасность быть обнаруженными не грозила.
Мальчик подкрался к чуланному окошку, осторожно стукнул раз-другой, подождал немного. Еще постучал. В хате вспыхнул огонек — зажгли коптилку. Мишка увидел тетку Феклу, идущую в чулан с коптилкой в руке.
— Тетка Фекла! Это я, Мишка! Отвори.
— Господи! — скорее догадался по ее шепчущим губам, чем услышал, Мишка и ощупью пошел к дворной двери. Вскоре она открылась и впустила ночных пришельцев…
Попросив тетку Феклу занавесить чем-нибудь окна и вывернув до отказа фитиль коптилки, Поливанов надел халат и принялся за операцию. Время от времени он покачивал головой и что-то неслышно бормотал. Тетка Фекла не мешала ему, уставившись горестным взглядом на сына. Она часто переводила его на Поливанова, мысленно вопрошая: ну как, будет жить? Но тот словно не замечал страдальческого взгляда, брал из рюкзака то пинцет, то вату. Будучи опытным врачом, он сразу же определил степень ранения мальчика: да, жить он будет, раны на теле неопасные, осколки можно удалить, но глаза… Не видеть больше мальчишке света. От этого у Поливанова больно сжималось сердце — много ему пришлось повидать раненых, но то были взрослые.
Семка во время длительной операции тихо постанывал, часто просил пить. Мать, сняв с себя платок и смочив в ключевой воде, подносила к жадным запекшимся губам Семки. Она не плакала, сделалась словно каменная, а может, боялась слезами причинить сыну еще большую муку.
— Пить… — снова попросил Семка, и Мишка, взяв из рук тетки Феклы горячий платок, поспешил в чулан к кадке с водой.
Наконец Поливанов встал, распрямился, помахал затекшими руками, выдохнул: — Все.
Минуту спустя добавил:
— Теперь парень будет спать, я ему лекарство ввел, не тревожьте его. Не волнуйтесь, мамаша. Все будет хорошо. А ты, Миша, подежурь полчасика, я вздремну и пойдем обратно.
Спал Поливанов целых два часа, Мишка не стал будить его, да и время до рассвета еще было. Вместе с мальчиком не сомкнула глаз и тетка Фекла. Коптилка была потушена, и в комнате стоял мрак.
По одной ей понятным признакам тетка Фекла определила, что скоро начнет светать, и она сказала об этом Мишке. Тот растолкал спящего Поливанова:
— Пора, дядь Вань!
— Хорошо, хорошо! — быстро, словно не спал, отозвался Поливанов и взялся за рюкзак…
Возвращались в лес тем же путем.
За околицей села, когда миновали последний плетень, Мишка с Поливановым вдруг заметили в сумраке смутные фигуры. Первым желанием обоих было бежать к лесу, но тут же сообразили: лучше затаиться. Легли на подталый снег. Услышали приглушенный голос:
— Поливанов! Не бойся, это я, Начинкин!
Подошли трое партизан во главе с Начинкиным: командир отряда, оказывается, посылал на всякий случай группу прикрытия.