Господь хранит любящих
Шрифт:
— И выходи вечерами.
— Нет, не хочу.
— И все же! Сходи в театр. Или к Роберту. — Робертом звали хозяина бара на Курфюрстендамм. Мы хорошо его знали. Мы с Сибиллой часто ходили к нему, когда я бывал в Берлине.
— Я не хочу к Роберту, — сказала она, — да ты и сам хочешь услышать, что я не хочу к нему идти.
— Да, любимая.
Я подумал: «Слишком долго висит тишина, покой слишком затянулся. Где же шум? Когда пойдет на посадку следующая машина?»
— Когда я вернусь, — между тем говорил я, — мне должны дать отпуск.
—
— И тогда у меня будут деньги, Сибилла. Мы поедем на юг, до Неаполя. Потом сядем на корабль и поплывем по Средиземному морю. В Египет! Целых четыре недели.
— Ты обещаешь?
Я положил руку между ее ног, чтобы поклясться тем, что было для меня свято, и сказал:
— Я обещаю тебе это.
— Четыре недели, — повторила она. — И ты не будешь писать никаких статей?
— Ни строчки, — сказал я. — Я буду просто любить тебя. Я буду любить тебя, мое сердце, перед завтраком и после завтрака, перед обедом и после обеда, перед ужином и после ужина.
— Пожалуйста, только не после обеда, — шепнула она, и я почувствовал, что она снова плачет.
Мои ноги заледенели. Я шевелил пальцами и ждал следующего самолета. Где он застрял? Почему не нарушает покой последних минут?
Внезапно она сказала:
— С тех пор как я встретила тебя, я снова начала молиться. Я не молилась много лет. А теперь молюсь. Я прошу Господа, чтобы Он не разлучал нас. И чтобы мы всегда были счастливы. Об этом я молю Его. — Она приподнялась на локте и подперла голову рукой. Взгляд ее страстных раскосых кошачьих глаз остановился на моих губах. — Ты не веришь в Бога?
— Нет, — сказал я.
— И никогда не верил?
— Почему же, — ответил я. — Раньше, перед войной. Во время войны перестал.
Ее большой рот полуоткрылся, и были видны прекрасные зубы. Я добавил:
— Но ты спокойно молись. Может быть, это поможет. Никогда не знаешь.
Она ответила своим хриплым голосом:
— Мы любим друг друга. Это я всегда говорю Господу. Я говорю: посмотри на нас, Господи, мы не обманываем друг друга, и один составляет другому счастье. Сохрани это, Господи! Сейчас не так много людей, которые любят. Не дай нам утратить покой, стать ненасытными, возжелать кого-то другого…
Я лежал на спине и смотрел на ее крохотные груди, на прекрасное узкое запястье, на длинные изящные пальцы. И молчал.
— Всегда, когда ты улетаешь, я молюсь, — шептала Сибилла. — Я молюсь, чтобы у тебя был успех в работе, и чтобы ты всегда любил меня так, как в этот первый год, и чтобы ты не встретил женщину, которая возбуждала бы тебя больше, чем я…
Между тем я думал: «Только что мы пережили войну. Скоро будет новая. Если бы не так скоро! Еще пару лет, пару лет мира! Сибилле легче, она может поговорить с Богом. Верить в Бога — самое простое на свете. Или нет, самое тяжелое.
Я бы охотно верил в Бога. Тогда я тоже стал бы просить Его защитить нас».
Я гладил Сибиллу по руке и все ждал вырастающего из тишины рева новой машины. А он не возникал.
— …Ты
— Ты моя самая прекрасная в мире женщина.
— Если тебе непременно нужно, Пауль, измени мне в Рио. От меня не убудет.
— Это неправда!
— Нет, правда. Правда, если это произойдет в Рио и если через десять дней ты снова будешь со мной…
— Я никогда не изменю тебе, — сказал я. — Просто из суеверия.
— Ты умный, — прошептала она. — Ты самый умный на свете! Ты понимаешь, что все уже будет не так, если только один изменит другому.
Я подумал: «В своей жизни я жил со многими женщинами, а у Сибиллы было много мужчин. Но я их всех оставил, или они оставили меня. Так же и Сибилла. У нас у обоих не было мира в душе, пока мы не встретились, мы много пили, много курили, никак не могли успокоиться. С тех пор как мы познакомились, мы хорошо спим, и короткие предрассветные часы больше не пугают нас. Мы легко просыпаемся, когда еще совсем темно, потому что мы спим в одной постели в объятиях друг друга, и наша постель такая узкая, что только двоим, которые действительно любят, она кажется счастьем».
Пока я так размышлял, Сибилла продолжала шептать:
— Конечно, мы не расстанемся сразу, если кто-то из нас изменит в первый раз.
— Конечно, любимая.
— И все-таки все уже будет не то!
— Да, — сказал я.
Где же следующий самолет? Почему он не появляется и не разрушает все гулом своих четырех моторов? Случилось чудо? Но чудес не бывает…
— Ушло бы доверие, — говорила Сибилла. — А мы так сильно любим друг друга еще и потому, что доверяем друг другу. Знаешь, о нас говорит весь город!
— Ты самая прекрасная на свете, — сказал я. — Моя вселенная!
— Нам все завидуют.
— Я бы тоже завидовал нам!
— Пауль?
— Да?
— Если в Рио будет очень жарко, и если ты напьешься, и если тебе будет очень… не по себе — тогда сделай это!
— Не хочу.
— Ты великолепен! Но если у нее будет такой же большой чувственный рот, как у меня…
— Не хочу!
— …и длинные возбуждающие ноги, и черные волосы, и маленькие упругие груди…
— Успокойся! — Я повернулся, прижал ее к себе и поцеловал. Она была такой нежной и хрупкой на ощупь.
Сибилла тихо вздохнула и прошептала:
— Господи! Говорят, Ты хранишь любящих. Защити и нас! Прошу Тебя, Господи, прошу Тебя!
Потом я наконец-то услышал дальний рокот — новая машина подлетала к Берлину. Я крепче прижал Сибиллу, мои губы не оставляли ее губ, я чувствовал, как бьется ее сердце, мы были одно целое. Но рев нарастал, леденящий, немилосердный. Он разрывал мир, разрушал тишину, становился безбрежным. Стекла задребезжали снова. Я закрыл глаза. Это было тяжелое, но избавляющее от скорби, тревоги и запоздалого страдания возвращение в реальность.