Господь хранит любящих
Шрифт:
И вот я сижу здесь и размышляю, хватит ли у меня сил продолжать. Многое произошло за последние два месяца. И произошло со мной.Со мной, который не был готов к этому. Из всех людей — со мной. Что мне делать?
Пот стекает по моему затылку за ворот рубашки, клавиши машинки становятся скользкими. В ушах гул. Губы сухие. Сердце колотится. «Господь хранит любящих» — так говорила Сибилла. Но разве Он сделал это? При каждом вдохе у меня еще болит под сердцем рана, из которой доктор Гюртлер совсем недавно умело и аккуратно извлек стальную пулю калибра 6,65.
Господь
Внизу, на площади, венские цветочницы предлагают свой товар: фиалки, примулы, подснежники. В Вене очень тепло, тепло для апреля. Какой-то самолет летит над городом в дальние края, я слышу гул его моторов.
Самолет. Какая чушь!
Мне надо писать дальше. Только так я смогу освободиться от того, что случилось. Случилось в течение двух последних месяцев, а началось в закрытом, разделенном на четыре части городе Берлине, в сердце надвое расколотой страны, зимним днем, в пять часов утра, в Груневальде, в квартире дома по улице Лассенштрассе, 119.
3
Дом был очень большой.
Какой-то богатей построил его на рубеже веков, вроде бы это был личный нотариус кайзера Германии. Дом стоял посреди старого парка. Было и озеро, которое зимой покрывалось толстым слоем льда. В хорошую погоду на льду всегда играли дети. Их смех и крики долетали до комнаты Сибиллы.
После Второй мировой войны дом разделили на части. Поставили перегородки, заложили одни входы, прорубили другие — так и образовалось в общей сложности четыре квартиры, в которых поселились жильцы. Это были тихие замкнутые люди: супружеская пара, промышленник со своей подругой, два молодых художника. Соседи встречались только в парке, потому что каждая квартира имела отдельный вход. Никаких строений поблизости не было. Дом с левой стороны выгорел во время войны, и там были только черные заброшенные руины, которые постепенно исчезали под ползучими сорняками. А с правой стороны было озеро.
Я сознательно упоминаю эту уединенность, потому что в развитии событий она сыграла свою роль.
Портье звали Вагнером. Это был маленький блеклый человечек, имеющий большую грузную жену и дочь шестнадцати лет. После скарлатины в острой форме эта дочка стала немой. Мария — так звали девочку — могла издавать только хриплые лающие звуки. И всегда казалось, что она ими вот-вот подавится. Она была русоволоса и хорошо развита.
С год назад она начала гулять с парнями. Иногда она исчезала на целую ночь. Мать приходила в отчаяние. Однажды она сказала мне:
— Парни знают, что Мария ничего не может рассказать.
Мария стояла возле нее и смотрела на меня из-под полуприкрытых век. Кончик ее языка лихорадочно скользил по губам. Потом она издала пару резких высоких звуков и убежала…
— Как тихо, — сказала Сибилла.
Она стояла у окна, когда я вышел из ванной комнаты, теперь она была в пеньюаре. Еще не накрашена.
— Ты благополучно долетишь, — сказала она, глядя куда-то в парк. — Мне кажется, очень холодно.
Она все говорила и говорила. Предложение. Пауза. Еще предложение.
— И гололед. — Ее большие черные глаза избегали меня. — Надеюсь, взлетная полоса чистая.
Я
— Любимая, — сказал я.
Она поцеловала меня в щеку и тихо вздохнула. Я подсунул руку под пеньюар и коснулся ее обнаженного плеча. Она мягко отстранилась.
— Не надо, — сказала она. — Пожалуйста, не надо. Я просто заболеваю, когда ты меня касаешься, но я знаю, что у нас больше нет времени.
— У нас есть время. — Моя рука проскользнула дальше. — Еще немного времени у нас есть.
— Для этого мы слишком взвинчены, — сказала она. — Одевайся, я сварю кофе.
Она пошла на кухню. Я вышел в небольшой холл, который был расположен между двумя комнатами и двери которого выходили на каменную террасу. Я посмотрел на улицу. Фонари еще горели.
Небо было свинцово-серым. Ни дуновения ветерка.
Пока я одевался, Сибилла возилась на кухне. Потом я упаковал свой небогатый гардероб и положил на чемодан пишущую машинку. Теперь, я слышал, Сибилла была в ванной. Я сел возле полки, на которой стояли некоторые из ее книг. У нее было много книг, большей частью на итальянском. Сибилла долго жила в Италии. Теперь она использовала эти книги в профессиональных целях. Она была учительницей итальянского.
Она любила Италию и беспрестанно рассказывала мне об этой стране. Я думаю, что в Италии она была очень счастлива. Она бросила бесчисленное количество монет в фонтан Треви в Риме. Говорят, если сделать это, то обязательно вернешься в Вечный город…
Я снял с полки тоненький томик. Это был критический опус об Анаксимандре из Милета. Сибилла читала нечто подобное? У нее были удивительные книги, которые ей совсем не подходили. Я полистал книжку, слушая, как она чистит зубы, и прочел место, отчеркнутое кем-то карандашом: «Происхождение вещей — бесконечность. Откуда они возникают, туда и приходят с неизбежностью, там приносят друг другу покаяние и получают воздаяние за беззакония свои после конца мироздания».
— Пауль?
Я поднялся. Она стояла передо мной в одних чулках и бюстгальтере — и больше ничего. Я смотрел на ее по-мальчишески сложенное тело, на узкий таз, широкие плечи, маленькие груди со вздернутыми сосками. Она протянула ко мне руки. Теперь я увидел родинку под правой подмышкой. Она была темно-коричневая, величиной с монету в одну марку.
— Что мне надеть? Зеленый или черный костюм?
— Черный, — ответил я. — Он теплее.
— Посмотри на меня, — сказала она. — Посмотри еще раз внимательно, любимый, чтобы не забыл, как я выгляжу.
— Я тебя никогда не забуду. В любой момент я могу закрыть глаза и видеть твое лицо и твое тело, они сразу возникают передо мной отчетливо и ясно.
— У меня так же.
— Потому что мы любим друг друга.
— Сейчас я буду готова. Через десять минут можем садиться завтракать, — сказала она и ушла в спальню.
Я чувствовал себя усталым и опустошенным. Голова болела, руки были холодными.
4
Мы выпили только горячего кофе, оба мы не могли есть. Свежие булочки остались на тарелке, яйца всмятку — в своих стаканчиках. Цветной джем, желтое масло.