Господа Магильеры

Соловьев Константин Сергеевич

Стекла в кабинете тревожно загудели – по улицам, окружающим штаб, вдруг пронесся порыв резкого ветра, злого даже по ноябрьским меркам. Где-то посыпалось из рамы разбитое стекло, затрещала крыша. На улице закричали десятки голосов, и голоса эти слились в единую мутную волну, проникнутую ужасом и ненавистью. Судя по всему, вступила в бой свита Келлера. Я не знал, что они делали. Пытались ли удержать воздушным потоком прущих на них обезумевших людей или принялись уже бить на поражение, заставляя головы лопаться от чудовищного давления. Можно было подойти к окну, чтоб взглянуть, что творится снаружи, но я не смог. Прирос к своему креслу.

Ледяные реки на моей спине чертили под кителем причудливую карту.

Что-то взорвалось под окнами, возможно, ручная граната. От ее грохота тревожно заныли внутренности. Выстрелы стучали уже не переставая. С улиц били винтовки, им сердито, короткими очередями, отвечал пулемет. За выстрелами нельзя было разобрать криков. На моих глазах пуля ударила в верхний край рамы и оставила глубокую борозду на потолке, непоправимо испортив изящную узорчатую лепнину. Вниз, на заваленный картами стол, посыпалась невесомая алебастровая пыль.

– По окнам бьют, - тихо сказал Людендорф, - К окнам не подходите.

– Теперь уж все, - отозвался Гольц, тоже тихо, подавленно, - Началось.

– Господа, слушайте… Постойте.

Гросс-штейнмейстер Кройц потирал колени, взгляд прыгал по лицам, точно пытаясь что-то нащупать.

– Что?

– Это ведь безумие, глупость… - забормотал Кройц голосом то сердитым, то жалобным, - Бессмыслица. Они не станут нас казнить, конечно. Они социалисты, но они же разумные люди. Мы не в ответе за кайзера и его идейки. Ведь так? Мы, в сущности, сами были заложниками его воли! За это не полагается казнь. Да, я понимаю, новое время, новые порядки, я даже готов согласиться… Мы…. Мы все понимаем, с чем пришлось столкнуться немецкому народу. Надо выйти на улицу. Смело, не как пленники, а как офицеры, гроссмейстеры. Пусть арестуют. Конечно же, сразу арестуют, но это пустяк, это, в сущности, даже ерунда, что арестуют. Посадят в какой-нибудь замок лет на десять… Новой власти не нужны бессмысленные жертвы.

Все отводили от него взгляд. Это было жалко. Даже омерзительно. Взгляд Кройца все метался от одного магильера к другому, но нигде не мог найти опоры. И это отражалось в голосе.

– Мы всего лишь служили своей стране! Они это прекрасно понимают. Да, есть враги, у всех нас есть враги, но мы никогда…

Наконец не выдержал даже Хандлозер.

– Заткнитесь! – бросил он с искренним презрением, - Бога ради, заткнитесь, Отто!

Хандлозер походил на старого сердитого бульдога. Ни капли элегантности, ни грамма аристократизма, лишь тяжелая, ходящая из стороны в сторону челюсть да тронутые желтизной глаза, сердито глядящие из-под неряшливых клочковатых бровей. Говорят, он оперировал еще при Железном Канцлере. Вполне возможно. У него всегда был сварливый нрав старого фельдфебеля, не соответствующий его чину и положению.

Часом ранее этого бы хватило. Но теперь Кройц уже не принадлежал себе. Он принадлежал страху.

– Мы должны пойти под суд! – воскликнул он, - Это будет справедливо! Я согласен! Но они не могут нас линчевать. Это нелепо. Я полагаю, мы должны дождаться делегации и объявить наши ус…

– Никто не будет нас судить, - сказал я.

Кройц поднял на меня по-стариковски влажный взгляд.

– Мы не преступники! Мы магильеры. Солдаты Германии.

– Значит, полагаете, мы достойны снисхождения?

– Да. Конечно. Возможно, не все из нас. Некоторые, конечно же, должны понести… Я имею в виду, возможно, кто-то

из нас…

Линдеман молча улыбнулся. От улыбки Главного Могильщика кайзера у меня по позвоночнику прошел холодок, хотя ничего пугающего в ней не было. Просто усталая улыбка маленького, ничем не примечательного, человека. Но я на миг ощутил себя в тени огромной могильной плиты.

– Спасибо, - тихо сказал гросс-тоттмейстер Линдеман, - Я польщен.

Кройц смутился, насколько это было возможно в его состоянии.

– Простите, Георг, я совсем не имел в виду, что…

– Все в порядке. Я не рассчитывал на снисхождение, когда формировал мертвецкие части. Не рассчитываю и сейчас. Меня не простит ни одна власть, какая бы ни установилась. Я это сознаю.

– Линдеману лучше не даваться им живым, - резко сказал Гольц, - И он сам это понимает, уж поверьте. С ним могут сотворить что-то ужасное. Нам же, полагаю, придется полегче. Нас попросту растерзает толпа. Разорвет в клочья, как тряпье. И вышвырнет наши обезображенные тела на улицу. Может, еще пару дней будет таскать их по городу. Тоже незавидная участь, конечно. Не так представляешь себе смерть, верно? Видится что-то красивое, возвышенное… Пороховой дым, плывущий над полями… Фландрия... Эх, черт.

За окном разорвалось еще несколько гранат. Кто-то с истошными воплями катался по мостовой, и кричал отвратительно долго, выматывая нервы, точно нарочно. Кажется, я расслышал несколько отрывистых лейтенантских команд. Толпа немного отползла от здания, но я знал, что это лишь сиюминутное колебание. Бывает, что тяжелая волна замирает на миг, прежде чем обрушить свою многотонную ярость на мол. Это был как раз такой момент. Волны, если родились, уже не отступают. Они не могут вернуться обратно в море.

Опять вспомнился Бюзум – к чему бы это? Чистая детская радость. Соленые хлопья воды на руках. Как давно это было! Тогда, кажется, магильеры еще носили старого образца синие мундиры с огромными саблями на боку… С тех пор море больше не казалось мне мягким и игривым. Оно стало моим оружием. Я учился использовать его силу, а теперь, какая ирония, сам качаюсь беспомощным обломком на рокочущей человеческой волне. И вот-вот меня утянет, переломав кости, на непроглядную глубину…

– Тоттмейстеры сами заслужили свою участь! – крикнул Кройц, - Не стану их жалеть!

Некрасивое лицо Гольца потемнело.

– А сами претендуете на жалость?

– Мы – магильеры, мы не имеем отношения к грязным делам тоттмейстеров!

– Киль. Восемнадцатый год. Потом Вильгельмсхафен. И Дрезден.

Плечи Кройца поникли. Глина раскисала на глазах.

– Это был бунт, - едва слышно сказал он, - Мы действовали по приказу кайзера.

– Расскажете это революционному суду, - с издевкой бросил гросс-фойрмейстер Гольц, - Про то, что у кайзера не оставалось надежных частей, чтоб подавить народные выступления. И что он был вынужден обратиться к своим верным псам. К опоре трона. Расскажете, как ваши штейнмейстеры дробили камнями ноги протестующим, и разбивали головы. Как мои фойрмейстеры превращали их в факела, как… Ладно, оставим. Мы, все здесь присутствующие, знаем, что пощады нам не будет. Верные псы охраняют даже пустой трон. Нет, никакого суда, исключено. Могут перейти на сторону мятежников даже штабные генералы… Не обижайтесь, Эрих, я не про вас, вы всегда были честным солдатом. Но не магильеры. Мы не просто опора империи, мы ее суть. Кость.