Господа офицеры
Шрифт:
И будто бы тараканы побежали!
В кромешной темноте затопали по доскам пола десятки разбегающихся во все стороны ног, загремели случайно опрокидываемые лавки и столы, зазвенела посуда, захлопали потайные двери...
Миг — и не стало никого, даже самые пьяные, те, что на ногах не держались, куда-то расползлись! Пропала, канула в подземные лабиринты хитровская публика!...
— Жив, Митяй? — крикнул в темноте Мишель.
— Ага, живой! — ответил тот.
— А Валериан Христофорович?
— Зарезали его!...
Шаря руками по столам, долго искали свечу. Нашли, запалили. От нее зажгли еще несколько. Стало совсем светло.
Кругом был совершеннейший погром — столы, лавки перевернуты, на полу бутылки, остатки еды плавали в лужах водки... И посреди всего этого бледный как смерть Митяй, что-то нашаривающий под ногами.
— Ты чего?
— Граната у меня без чеки — сыскать бы ее да вставить!...
Нашли, вставили.
— А Валериан Христофорович?
— Там он.
Старый сыщик лежал на спине, запрокинув голову и раскинув в стороны руки. И тихо и жалобно стонал.
Жив?!
Раскинули полы шубы, потащили вверх сюртук. Живот был располосован ножом, но кишки не лезли. Уже хорошо!
— В больницу бы надо...
— Там, через два двора, машина, гони ее сюда. Да живей!
Кто-то, топоча, побежал наверх.
Мишель выдернул из штанов исподнюю рубашку, рванул от нее полосу. Не бинт, но сойдет. Встав на колени, склонился над раненым.
Раны он видывал разные: и колотые, и резаные, и стреляные, и людей надвое шашкой, от плеча до бедра, разваленных, и насквозь, будто жуки булавкой, проткнутых казацкой пикой... Валериану Христофоровичу, считай, еще повезло.
— Ну, чего там? — приподнимал сыщик голову, силясь разглядеть свой живот.
— Ничего страшного. Шуба у вас толстая. И живот тоже, — бодрясь, ответил Мишель. — Не были бы таким буржуем — быть вам покойником.
Хотя ничего еще не было известно, может, даже и кишки у него порезаны.
Сложив вчетверо ткань, Мишель прижал тампон кране.
— Лежите теперь смирно.
Более он ничем помочь не мог. И потому осмотрелся.
— Федьку ты прибил? — спросил Мишель Митяя.
— Я... — кивнул тот.
— Совсем?
— Не знаю — может, и не рассчитал, может, и вовсе... — виновато вздохнул Митяй, оглядываясь на Федьку, от головы которого по полу растекалась кровавая лужа.
— Украшения-то хоть при нем были?
— Так вон они, на столе.
И верно — на столе горкой лежали царские сокровища. Те самые, из-за которых лишился жизни Сашок и может еще лишиться Валериан Христофорович.
Мишель, сделав шаг, потянул из кучи массивное колье в форме многогранника с четырьмя крупными бриллиантами по краям и одним большим в центре.
Красота-то какая... Такое бы Анне, мимолетно подумал он, представив, как надел бы его ей на шею...
Услышал отчаянный, срывающийся крик:
— Остерегись!...
Не поняв, вскинул
Заметил, как медленно крутнулся вправо барабан...
Успел подумать: «Надо бы в сторону...»
Но сделать ничего уже не успел...
Тот шустрый пацаненок, что был на побегушках у Федьки, а после сидел, ни жив ни мертв от страха, забившись в дальний угол, видно, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, воровато зыркнув, ткнул руку за пояс штанов, вытащил оттуда револьвер и, прикрыв его своим телом и уставя в Мишеля, взял да и нажал на спусковой крючок!...
Самого выстрела Мишель не услышал. Он увидел яркую, застившую мир вспышку, почувствовал, как из его рук кто-то с силой выдернул колье и как что-то невозможно тяжелое, будто мельничный жернов, ударило его в грудь, медленно опрокидывая назад, как, качнувшись, потекли куда-то в сторону стены и удивленные, перекошенные ужасом липа...
И еще где-то там, на границе убегающего сознания, он различил стремительно удаляющийся силуэт Анны, таким, каким видел его в последний раз, — тонким, желанным, устремленным к нему... Будто нарисованным — светлым пятном в темном проеме распахнутой настежь двери. Как в траурной рамке...
Как же так-то? Он же обещал скоро прийти. Живым...
А его убили...
Глава 45
— Ну давай, давай очухивайся!...
Кто-то неучтиво лупил Мишеля Герхарда фон Штольца по щекам. Вряд ли на том свете, там, в крайнем случае, варят грешников в котлах с кипящей смолой, но по лицу не лупцуют.
Мишель Герхард фон Штольц исхитрился, перехватил и выкрутил досаждавшую ему руку.
— Ох ты, черт, здоровый! — крякнул кто-то. — Ну давай, давай, хватит мертвого изображать, хватит глазки закатывать...
Пришлось глаза открыть.
В лицо светила тусклая лампочка, подвешенная к трубе, с которой часто капала ржавая вода.
Подвал был тот же — лица другие.
Чья-то тень, заслоняя бетонный потолок и лампу, склонилась над Мишелем.
— Ну, здравствуй, что ли, беглец!
— Георгий Семенович? — глазам своим не поверил Мишель.
Лучше бы он увидел на его месте того злодея с трубой!...
— Узнал?...
— Здравия желаю! — ответил Мишель Герхард фон Штольц и, прижав руки к бокам, вытянулся в струнку. Хотя это было неудобно, потому что он не стоял, а лежал навзничь, на полу, в какой-то глубокой и холодной луже.
— Вольно, — усмехнулся Георгий Семенович.
Наверное, эта сцена выглядела бы комично, кабы ее главный герой не валялся на земле с раскроенным черепом, в который склонившиеся над ним врачи запихивали второй килограмм ваты.