Господи, подари нам завтра!
Шрифт:
Он порывисто вынул из кармана серую тряпицу и вытер лоб:
– Я дорого заплатил за эту любовь. Уже ничего не исправишь.
Но пани должна знать. Что бы аид (еврей) ни делал – ему рано или поздно показывают на дверь. Так говорил мой отец. К сожалению, история это подтверждает.
– Прошу прощения, мне нужно в отель, – сухо сказала я, не глядя ему в лицо.
– Пани, кажется, остановилась в «Эуропе»? — осторожно спросил старик.
Я кивнула.
– Позвольте проводить
Он повел меня по узкой кривой улочке, то и дело учтиво подавая руку: «Позвольте, пани». По дороге остановился возле обветшавшего двухэтажного здания:
– До войны тут был хедер, библиотека. Всё это финансировали мы, Зибуцы.
И двинулся дальше неспешной стариковской походкой. Какоето время мы шли молча. Вдруг он отрывисто спросил:
– Пани надолго к нам?
– В конце недели уезжаю домой, – ответила я.
– Так быстро?! — неожиданно встревоженным голосом воскликнул Зибуц и озабоченно нахмурился.
Я с удивлением посмотрела на него. Он отвел глаза и смущенно улыбнулся:
– Пани разместили в номере семь? Так?
– Откуда вы знаете? — поразилась я.
– Когда-то это был самый комфортовы номер. Люкс. Там еще есть такие голубые ширмы?
Не дожидаясь ответа, с ненавистью выдохнул:
– Эта власть всё уничтожила. Вернее, сначала украла, а потом уничтожила. Ганувим (воры)! Эту ширму мой дед выписал из Японии. То был его хотель. На ступени сохранилась надпись: «Арон Зибуц». Вы заметили?
– Нет, – и в растерянности покачала головой.
Мы прошли под низким сводом арки к кованым воротам крепости, куда уже доносился шум города. Я с облегчением вздохнула:
«Еще несколько минут. Попрощаюсь – и всё».
Он остановился, взял мою руку и поднес её к своему морщинистому, плохо выбритому лицу:
– Дзэнькую, пани, – Голос его дрогнул. – Могу ли я встретится с вами завтра? — Старик просительно заглянул мне в глаза. — Пани будет интересно. Зибуц знает этот город как свою ладонь.
– Благодарю, но у меня мало времени. – Я неопределенно пожала плечами.
«Отчего он так навязчив?» – мелькнула тревожная мысль.
– Пани не скучно одной? – Старик натянуто улыбнулся.
– Я привыкла, – вырвалось у меня.
И тотчас пожалела о своей откровенности. Жизнь давно научила все беды и радости носить в себе. Его глаза блеснули любопытством.
– Разве пани живет одна? У пани нет детей?
– Есть взрослый сын. Но он далеко, – неохотно ответила и сделала чуть заметный шаг назад.
Что-то в этом человеке настораживало меня всё больше и больше.
– А муж? Родственники? — продолжал допытываться он.
– Извините, тороплюсь, – сухо сказала я, пытаясь высвободить руку.
–
Я решительно вытянула пальцы из его ледяной ладони.
– Пани обиделась или просто боится?
Старик торопливо, бессвязно забормотал:
– Вас послал сам Б-г. Кажется, мои молитвы наконец дошли до его уха. Когда увидел, как пани сошла с автобуса, сразу подумал: «Ицхак, гиб а кик ауф дизе аидише ойген (посмотри на эти еврейские глаза)».
«Аидише ойген!» Я невольно отшатнулась. Пересилив растерянность, вытолкнула из себя:
– Разве вы вчера были на автовокзале?
Он кивнул и опустил темные тяжелые веки:
– Вот уже пятьдесят лет хожу туда. Там моя синагога. Там молюсь за всех усопших. А с тех пор как понял, что дни мои сочтены, хожу туда каждый день. Знаете зачем? —наклонившись, таинственно прошептал. – Жду честного, надежного еврея.
Он проницательно посмотрел на меня. И вдруг закатился лающим, захлебывающимся смехом:
– Пани сейчас подумала: «Ненормальный старик». Верно?
– Что вы, – смутилась я. Он угадал мою мысль.
– Это бывает, – снова засмеялся Зибуц, – обо мне в городе многие так думают. А весной один еврей из Вильно прямо сказал: «Ду ист мишигинер альтер ( ты – сумасшедший старик)». – Всё ещё улыбаясь, он заглянул мне в лицо и настойчиво спросил: – Так пани дозволит мне завтра зайти до неё в хотель?
– Нет, – вырвалось у меня.
Губы его обиженно дрогнули. Я смешалась и покраснела:
– Быть может, лучше встретимся здесь? Часов в пять?
– Дзэнькуе, пани! Бардзо дзэнькуе.
Он с достоинством поклонился и пошел, шаркая разбитыми туфлями. На согбенных плечах, точно на перекладине, болтался неумело залатанный на локтях пиджак.
«Как сказал этот старик? Аидише ойген». Я порывисто достала из сумочки черные очки. Нерешительно повертела их, прикрыла глаза и надела. Прохладные металлические дужки покойно легли за уши.
…Невесть откуда вдруг пахнуло кислым духом деревенской избы.
И тотчас смутным пятном выплыло бледное, осунувшееся лицо моей тети Сони, её пышные светлые волосы, закрученные в тугой узел.
Она прижимала к себе сверток, откуда доносилось слабое покряхтывание.
– Сейчас, сейчас, майне киндэрэ (мое дитя). Сейчас!
Тетка начала суетливо расстегивать надетые одну поверх другой кофты. Через минуту раздалось мерное почмокивание.
– Это ещё счастье, что у меня не пропало молоко, – глухо пробормотала она. – Знаешь, вчера приснился сон, будто к нам в дом ворвались какие-то люди и забрали ребенка.