Господи, подари нам завтра!

Юзефовская Мариам Рафаиловна

– Такое пекло! — Как всегда в последнее время, она была раздражена и взвинчена. — Только давайте быстрей! Ещё куча дел. — И бросила на нас нетерпеливый взгляд.

– Сегодня быстрей не получится. Я должна со всеми попрощаться, — твердо ответила мама, — и не смей меня подгонять!

В её выцветших глазах вдруг вспыхнули прежние, давно забытые искры гнева. Она повернулась ко мне и протянула список:

– Ну, веди. Сейчас мы с тобой проверим, сможешь ли ты найти всех наших.

Мама взяла меня под руку и пошла, не

оглядываясь, словно мы с ней были только вдвоем.

Перед нами высилась давно небеленная, облупившаяся во многих местах стена кладбища. Железные кованые ворота были распахнуты настежь..

… Старик исподлобья смотрел на меня. Я каменно молчала. Внезапно он крепко сжал мои пальцы. И боль вернула меня к действительности.

– Нет! — вытолкнула я из себя.

– Нет?! — Старик вскинул брови и отрывисто засмеялся. — Это хорошо, что вы сказали: «Нет». Вы даже себе не представляете, как долго я ждал человека, который скажет «нет». Этот мошенник, этот гешефтмахер из Вильно сразу ухватился. К счастью, вы оказались другим человеком. — Он ласково заглянул мне в лицо. – А теперь давайте поговорим серьезно. Вы должны взяться за это дело.

– Нет, — повторила я твердо.

– Вот как! Зачем же пани называет себя еврейкой? — Зибуц окатил меня холодным взглядом.

– Это не зависело от меня. И потом, какая разница? Человек есть человек.

– Вот как! Тогда подойдите сюда! — Он подтолкнул меня к висевшему на стене маленькому зеркальцу. — Посмотрите внимательно. Разве эта женщина не плод с древа Израилева? Кто вам дал право захлопывать за собой дверь в еврейство? Или, быть может, пани выкрест? Я видел таких. Они ходят в костел. Целуют ксёндзу ручку.

Но все вокруг знают, что они – выкресты! Слышите? Все! — Он гадливо передернулся.

«Выкрест? Вот оно что! Веревочка с крестиком! Но это было так давно». И, непроизвольно положив руку чуть ниже ямки на шее, где когда-то болтался нательный крестик, я пробормотала:

– Все люди.

– Но если пани безразличен её народ, то почему не изменила ему?

Почему не взяла себе другое имя? – Губы Зибуца сложились в презрительную усмешку. – В конце концов, за деньги можно сделать всё!

Я пожала плечами. Мне хотелось лишь одного – вырваться из этого дома. Старик, не дожидаясь ответа, высокомерно прищурился:

– Понимаю, пани хотела остаться честной. Вы предали наши страдания! — вдруг выкрикнул он, и в его блеклых голубых глазах мелькнула ярость.

«Почему людей объединяют лишь боль, ненависть и страх перед грядущей опасностью? Они сбивают их в стадо овец». – На меня навалилась нестерпимая безысходность.

– У каждого народа своя судьба, – угрюмо ответила я.

– Мне жаль пани. У пани, кроме самой себя, никого в этом мире нет. Вам не страшно одной? — И требовательно посмотрел на меня, словно пытаясь познать мою истинную суть.

Неприязнь к старику нарастала с каждым

его словом. «Этот человек хочет разобрать тебя на части, точно игрушку. Потрогать все твои рычажки и пружинки. И только для того, чтобы заставить делать то, что считает нужным».

– А вам? — уже не скрывая неприязни, спросила я.

Мои слова его озадачили.

– Страшно? — медленно произнес он. — Да, вначале было страшно. Но потом понял, что не один. Они всегда со мной. Иногда ловлю себя на том, что разговариваю с ними, советуюсь.

Зибуц кивнул на пол. Мне стало жутко. Я шагнула по направлению к двери.

– Одну минуточку. — Не спуская с меня глаз, старик быстро подошел к столу. Лихорадочно вороша бумаги, вкрадчиво спросил: — Неужели пани совсем не интересуют деньги? Я имею в в виду настоящие деньги, долляры, а не эти разноцветные фантики, злотые. – И помахал в воздухе сотенной польской купюрой.

– Как вы смеете? — вспыхнула я. — Вы хотите меня купить?

Он залился высоким пронзительным смехом.

– Так и знал. Вы, русские евреи, такие. Никто из вас не знает, зачем пришел в этот мир. Ничего за душой. А гордости как у пана Потоцкого. Кто был ваш дед? Портной? Продавец рыбы?

– Сапожник, — с вызовом отозвалась я.

– Голытьба. Молоток и колодки. — Зибуц снова засмеялся. — Это сразу видно. Женщина два дня в городе и ни на грош себе ничего не купила. Где ваши украшения? Кольца? Серьги? Вы не знаете, что могут дать деньги. У вас их никогда не было. На то, что я оставлю, вы безбедно проживете до конца своих дней. Я с того света не могу проверять ваши счета! Сколько людей хотело бы быть на вашем месте! Этот аид из Вильно…

– Чем вы торгуете? — сдавленно выкрикнула я. — Мелкий лавочник!

Он ошеломленно посмотрел, потом взгляд его скользнул к маленькому окну. Через грязное стекло была видна задняя, бугристая сторона памятника. Она позеленела от сырости и заросла мохом.

Из глаз старика выкатилось несколько мутных капель. Они медленно поползли по впалым щекам, по длинному тонкому носу.

– Вы не смеете так говорить. Тут приезжал большой начальник.

Предлагал квартиру, деньги. Я им сказал: «Найн! Зибуц не продает пепел евреев». В этом городе все ждут моей смерти. Когда-то здесь была окраина, а сейчас – центр. Им нужна эта земля. И они свое дело сделают.

Он наклонился, и я почувствовала тяжелый запах больного, старого человека.

– Эти люди следят за мной. Перехватывают мои письма. Они подкупили доктора, у которого лечусь. Он прописал порошки, но мне от них с каждым днем всё хуже и хуже, — выкрикивал он тонким прерывистым голосом. — Недавно приснился отец. Сказал, что скучает без меня. И я понял — мои дни сочтены. Теперь у меня нет выбора. Слишком долго тянул.

Я стояла, вжавшись в косяк. Наконец хрипло выдавила из себя:

– Мне нужно подумать.