Господин К. на воле
Шрифт:
— Чего? — подал голос Фабиус, приподнимаясь на локтях.
Франц Хосс, убедившись, что его подручный проснулся, уже не спешил рассказывать ему, в чем дело. Он сел на стул и перелил из одной чашки в другую несколько капель чаю, оставшегося с вечера. Выпил, причмокнул и вытащил папиросы.
— Плохи дела, — сказал он после нескольких затяжек.
Фабиус протер глаза, зевнул и потянулся так, что хрустнули все косточки. Заметив Козефа Й., который стоял с тюфяком наперевес, он просиял улыбкой:
— Доброе утро, господин Козеф.
— Доброе утро, — откликнулся Козеф Й.
Как бы выполнив ритуал,
— Побег, — сказал Франц Хосс торжественно.
— Где? — вскинулся Фабиус.
— Внизу, на втором, — сказал Франц Хосс.
Гримаса мгновенного беспокойства на лице у Фабиуса разгладилась, как по волшебству. Повезло, что хотя бы не у них.
Францу Хоссу не понравилось, как Фабиус воспринял известие. Какое значение имело то, что побег произошел у других, на втором ли, на третьем ли этаже. Значение имело то, что побег допустили, вот что было катастрофой.
«Почему?» — мысленно спросил его Козеф Й.
— Потому! — гаркнул Франц Хосс, обращаясь неизвестно к кому. — Допустили!
Потому что распустились, это не персонал, а чучела гороховые. Разве это тюрьма? Что угодно, только не тюрьма. Никакого уважения, ни у кого ни к кому. У заключенных нет ничего святого. Все пошло вкривь и вкось, все опошлилось. То ли дело раньше. Ого-го, в наше-то время! Как все обдумывалось, как взвешивалось! В тюрьме все шло как по маслу. Арестант был арестант, охранник — охранник, солдат — солдат, начальство — начальство и так далее, и тому подобное. Все уважали друг друга и все точно знали, кому что положено, и не хватали лишку. Все тогда было строго, всерьез, грамотно. Внутренний двор был, как игрушечка, на кухне кормили на славу. Стены были белые, аж светились, каждую неделю трещины замазывались известкой. Крыс и в помине не было, тюрьме выделялась квота отравы на систематическую дератизацию, а если вдруг не выделялась, находился кто-нибудь, кто умел такую отраву готовить. В камерах была образцовая чистота, каждый заключенный сам мыл свою камеру, сам скреб стены, пол и потолок. Белье заключенным меняли вовремя, всех обязывали каждый день бриться и мыть руки перед едой.
— Да-да! — подчеркнул Франц Хосс с горечью, пристально глядя на Фабиуса, который инстинктивно спрятал руки за спину.
— А щи! — вскрикнул Фабиус. — Какие щи варила повариха!
— Вот-вот! — загорелся Франц Хосс, как будто его озарило бесценное воспоминание.
— А по воскресеньям подавали вино! — выпалил Фабиус.
— Была часовня. Ходили в часовню, — добавил Франц Хосс.
— Общей не было, — подхватил Фабиус.
— Не было, потому что камер было достаточно, — счел нужным объяснить Франц Хосс скорее для Козефа Й., посверлив его взглядом.
Мешая ностальгию с горечью и печалью, старые охранники ударились в воспоминания о добрых старых временах. Заключенные работали много и хорошо. Еда была вкусная, и всем хватало. Правила были строгие, но внятные. Кто бежал, того ловили мгновенно. Директора тюрьмы можно было найти в его кабинете в любой час. В лазарете сидел доктор. В прачечной была прачка. Собак хорошо кормили. Ворота главного входа не скрипели так жутко. Хлеб привозили из
На этой последней фразе оба охранника долго смотрели на Козефа Й.
— Вы только посмотрите на господина Козефа Й., — сказал Франц Хосс. — Как он мыкается…
Козеф Й. опустил глаза, чтобы избежать обязанности отвечать.
— У директора были? — спросил Франц Хосс.
— Еще нет, — тихо сказал Козеф Й.
— В кассу заходили?
— Нет еще, — повторил Козеф Й.
— Вот то-то и оно, — с горечью подвел итог Франц Хосс, подразумевая, вероятно, что происходящее с Козефом Й. есть подтверждение всего вышесказанного.
Тем временем суматоха за стенами тюрьмы достигла апогея. Рассвело по-настоящему, и Франц Хосс погасил свет в холле и в коридорах. По двору носилась туда-сюда охрана, сталкиваясь и чуть не сбивая друг друга с ног. Собачий лай перерос в истошный. Один раз даже прозвучал выстрел. Топот сапог по цементу был почище ливня с градом. Кто-то чеканным голосом отдавал приказы, срываясь, правда, на крик и крепкую брань. Появились солдаты, которые то вставали в строй, то ломали ряды.
— Поймают? — размышлял Фабиус, глядя в окно.
— Не поймают, — спокойно отозвался Франц Хосс.
— Поймают, — повторил Фабиус утвердительно, припав лбом к грязному стеклу.
— Не поймают, — повторил и Франц Хосс, также спокойно. — И прошлогоднего не поймали.
— Не поймали, потому что сглупили, — выразил свое мнение Фабиус, не отрывая от окна взгляд, неподвижный и печальный.
— Никого они никогда не поймают, — продолжал Франц Хосс на той же пессимистической ноте. — И позапрошлогоднего тоже не поймали.
— А этого поймают, — упирался Фабиус.
Франц Хосс разозлился. За десять лет хотя бы одного поймали из тех, что сбежал? А ведь каждый год сбегали двое-трое. Солдаты, собаки и охранники где только их не искали, прочесывали равнину, город, лес, болота, все на свете. Дохлый номер. Никого и ничего. Беглые как сквозь землю проваливались. Собаки беспомощно рыскали по каким-то обманным следам. Хоть бы у кого-нибудь сработала интуиция, хоть бы кто-нибудь высказал серьезную догадку! Нет, полный провал. Еще одно подтверждение того, что дела плохи.
Козеф Й. весь превратился в слух. Ему хотелось слушать и слушать, как не удалось поймать беглых, но старый охранник смолк.
— Айда, — вдруг сказал Франц Хосс Фабиусу, и они вместе заспешили к лифту.
Было похоже, что старый охранник вдруг прознал, что там, внизу, они могут понадобиться. Стоя в дверях лифта, Франц Хосс бросил Козефу Й. тоном то ли приказа, то ли просьбы:
— Господин Козеф, вы присмотрите тут за этажом, идет?
И они укатили в лифте, а через несколько секунд внизу хлопнула дважды дверь — открываясь и закрываясь. Козеф Й. остался в состоянии ответственной оторопи.