Господин К. на воле
Шрифт:
8
Ребенок играл в траве с ежиком. Странное дело, этот участок стены отражал гораздо больше света, трава у подножья стены была сухая, а в воздухе стояло даже некоторое сияние, как бывает только в ночь полнолуния. Козеф Й. хотел было что-то сказать, но Ребенок остановил его, приложив палец к губам.
— Видали? — сказал Ребенок немного погодя, шепотом.
— Что? — тоже шепотом спросил Козеф Й.
— Он танцует, — отвечал Ребенок.
И правда, при каждом ударе камушка о камушек ежик исступленно
— Ему весело, — сказал Ребенок.
— Да нет, — возразил Козеф Й. — Ты его мучаешь.
— Скажете тоже, — удивился Ребенок.
— Да-да, — настаивал Козеф Й.
Ребенок поднялся, огорченный.
— А я не знал.
— Ничего, — утешил его Козеф Й.
Ребенок высек камушками искорку.
— Видали? — с гордостью сказал он. — Горит. Ребенок еще разок-другой чиркнул камушками, после чего щедрым жестом протянул их Козефу Й. Ежик по-прежнему был рядом и как бы внимательно следил за тем, что они делают. Козеф Й. тоже чиркнул камушком о камушек, чтобы угодить Ребенку. Искры высеклись скоро, как будто камушки были заряжены какой-то тайной энергией. На диво горячие, они приятным теплом отозвались в ладонях Козефа Й., а потом, постепенно, и во всем его теле.
— Что это за камни? — спросил он.
— Я же вам показывал, — отвечал Ребенок. — Это камни из ямы.
— А, — сказал Козеф Й.
Вся паника, весь чад его пристенных блужданий остались далеко позади, как облетевшие воспоминания. Все стало вдруг снова простым и нормальным. Присутствие Ребенка было верным знаком, что вход в тюрьму где-то совсем рядом. Козеф Й. даже не спешил поднимать эту тему.
— Сколько сейчас времени, интересно? — заговорил он, скорее сам с собой.
Ребенок пожал плечами.
— Еще рано, — сказал он. Вынул из кармана яблоко и подал Козефу Й. — Хотите?
— Где ты его взял? — спросил тот, вздрогнув, потому что ему показалось, что яблоко надкусанное.
— В саду, — сказал Ребенок.
Козеф Й. стал с жадностью грызть яблоко. Он мог бы поклясться, что яблоко подобрано с земли, из-под усталых веток старой яблони, наверняка из сада, который так его зачаровал. Яблоко отдавало на вкус и землей, и травой.
— Отличное, — сказал Козеф Й.
— Из моего сада, — сказал Ребенок.
— Это далеко? — спросил Козеф Й.
— Нет, — ответил Ребенок.
Откуда-то из-за стены, в непосредственной близости от них, шел невнятный гомон. Козеф Й. не мог разобрать, что именно говорилось и что именно происходило там, но он чувствовал человеческое присутствие, которое его успокаивало. В какой-то момент ему показалось, что он слышит, как ругнулся Франц Хосс, и это доставило ему неизъяснимое удовольствие.
— А что ты тут делаешь? — спросил Козеф Й., скорее с тем чтобы нарушить молчание.
— Сторожу, — ответил Ребенок.
«Он сторожит!» — подумал Козеф Й., успокоенный
— Что сторожишь? — уточнил он.
— Я же сказал, — ответил Ребенок. — Сад.
— Яблоневый сад? — недоверчиво спросил Козеф Й.
— Ну да, — ответил Ребенок.
«Какой он странный, — размышлял Козеф Й. — Такой маленький и такой странный. Такой маленький, такой серьезный и говорит такие странные вещи».
— А зачем? — спросил Козеф Й. — Кто-нибудь ворует?
— Нет, — ответил Ребенок. — Надкусывает.
Козефу Й. показалось, что у него снова выбивают почву из-под ног, как не раз за последние два дня. Дадут передохнуть, а потом — снова подножка.
— Надкусывает что? — стал допытываться Козеф Й.
— Надкусывает яблоки, — ответил Ребенок. — Не ворует. Надкусит и оставит на дереве. — И добавил: — Каждый вечер является.
— Давно? — спросил, изумленный, Козеф Й.
— С этого лета, — ответил Ребенок.
И правда, на лице у Ребенка проступила обида. Он лег в траву, а руки поднял и держал ладони над ее верхушками, как будто былинки были тонкими струйками огня, и он об них грелся.
— Представляете? — продолжал Ребенок. — Не ворует. Надкусит и оставит висеть на ветке надкусанным. Вот что меня злит ужасно.
9
Однако на этом сюрпризы нынешнего вечера для Козефа Й. не кончились. Оказавшись снова внутри тюремной ограды, он заспешил к главной казарме, полумертвый от усталости, вожделея к своему набитому паклей матрасу и к своей железной кровати. Лифтом доехал до своего этажа, прошмыгнул мимо Фабиуса, который посапывал на посту, находившемся как раз напротив лифта, и, стараясь быть незаметным, направился к камере под номером 50.
Камера была заперта.
Козеф Й. не стал даже спрашивать себя почему, не стал даже думать, вообще отказался от любой реакции, хоть в какой-то степени человеческой. Он стоял как вкопанный перед своей дверью, разбитый наголову, парализованный оторопью. Когда протекло сколько-то минут в этом его состоянии провала, полнейшей прострации, он осторожно и бесшумно, с безмерной деликатностью приподнял ставню на окошечке, чтобы посмотреть, кто там внутри.
Внутри был человек.
То есть кто-то другой, не он, Козеф Й., но в его, Козефа Й., камере.
«М-м», — вырвалось у Козефа Й. против его воли.
Человек спал лицом кверху, и лицо его выражало эталонный покой. Камера была вымыта, продезинфицирована, покрывало сменили.
Козеф Й. вернулся к лифту и разбудил Фабиуса.
— Как, вы не ушли? — пробормотал старый охранник с мучительной миной, но скорее со сна, а не от удивления.