Господин К. на воле
Шрифт:
«Нехорошо», — подумал на сей раз мозг Козефа Й.
Конечно, он теперь человек свободный. Но формально процесс его освобождения еще не закончен. «И это моя и только моя вина», — укорил он себя. Одно то, что он самым безответственным образом отошел от тюрьмы, и это будучи еще в тюремной робе! На самом деле, кто угодно в такой ситуации может подумать о нем что угодно. Кто его встретит, может подумать что угодно. И не то что подумать, может и пристрелить, если примет за сбежавшего зэка.
«Плохо. Совсем никуда», — подумал Козеф Й. и побежал.
У него было одно желание — снова оказаться на тюремном дворе, в убежище.
Он бежал теперь изо всех сил, а до тюремной стены оставалось еще порядочно. За спиной он слышал приглушенный лай, это могли лаять только городские собаки.
«Что-то их стало больше», — размышлял его мозг.
«А звезд-то сколько», — сказал себе Козеф Й., на бегу взглядывая на небо.
Перед ним — темный и все еще неблизкий — угадывался контур тюрьмы.
«Вот она», — ликовал его мозг, как бы успокоившись от мысли, что стены, административные корпуса, кухня, склады, казармы с ровными рядами тесных камер — все было на месте, незыблемо. Некий надежный пункт во вселенной, из которого ты можешь пуститься в путь и в который ты всегда можешь вернуться.
Когда Козеф Й. добежал до ворот и увидел, что их между тем заперли, он чуть ли не взвыл от ярости.
Разъярен он был в первую очередь на себя — за то, что дал себя завлечь. Слово завлечь показалось ему недостаточно сильным. Он дал себя просто-напросто уволочь самому низменному инстинкту, ребяческой иллюзии, химере. Он поставил на кон все свое новое положение, все, что только-только стало наклевываться в его новом качестве свежеосвобожденного человека. Как он оправдается перед двумя старыми охранниками? Какими глазами они будут теперь смотреть на него? Сможет ли он теперь умываться над их раковиной и есть на кухне? А Розетта — примет ли теперь его помощь в мытье посуды?
Весь во власти глубокого отчаяния, он толкнулся было в ворота. Однако эти малые ворота, которые он полюбил за два фонаря и за их особое положение в конце тополиной аллеи, эти ворота, на которые он хотел только посмотреть, так вот, эти второстепенные ворота были сейчас крепко-накрепко заперты.
— Это несправедливо, это несправедливо, — забормотал Козеф Й.
Он изо всех сил стал биться о холодный металл ворот. Но ни звука не производили удары его плоти о железо.
— Господин Франц Хосс! — истошно крикнул Козеф Й. без определенной надежды, просто потому, что за последние сорок восемь часов привык звать охранника.
Он смерил взглядом высоту ворот и высоту стены, глаза налились кровью от напряжения — свет уже мерк. Как и следовало ожидать, снаружи и ворота, и стена казались куда как суровее, выше, неприступнее.
— Это я, Козеф Й.! — завопил он в сильнейшем волнении, взмокнув от пота.
Он отступил, разбежался и бросился на малые ворота, больно о них ушибившись. Но снова столкновение между его перепуганным телом и металлом не произвело никакого звука, хотя бы самого слабого — опять неудачная, более чем неудачная, попытка. Он развернулся и пробежал несколько метров вдоль стены, ища пролом, выемку, хоть что-то. Тут же вернулся и исследовал другой десяток метров в противоположной стороне. Безрезультатно.
Он подобрал с земли камень и заколотил им о железо, надеясь хоть так вызвать отклик, знак, что-нибудь.
— Господин Франц, господин Франц! — надсадно прокричал он еще раз-другой, выбившись из сил.
Попробовал вскарабкаться на ворота, но только поранил ладони и коленки. Вспомнил, что завтра ему выдадут новую одежду со склада, знак освобождения. Да, абсолютно необходимо вернуться, быть там, с той стороны, внутри, и самое позднее до рассвета. Правда, он уже потерял счет времени. Несколько
«Главные ворота! Конечно, главные ворота!» То, что он пришел к такой нормальной мысли, его слегка успокоило. Надо просто пойти к главным воротам, где наверняка кто-то есть. Не может быть, чтобы там никого не было. Ему, Козефу Й., ныне освобожденному, нечего бояться, поскольку он ничего плохого не сделал, он может спокойно явиться к главным воротам и объяснить что и как. Провинился, есть такое дело, но впредь этого не повторится, а сейчас — да, провинился. Он чистосердечно признается. Он расскажет все. У того, кто окажется у ворот, будут все средства его проверить. Его знает столько народа! Он был образцовым заключенным. Как хорошо он работал на огороде! Его камера под номером 50 стоит открытая. Уж это-то можно легко проверить.
«Так мне и надо», — сказал он себе, пускаясь в путь вдоль стены на поиски главных ворот.
Стены подпирались контрфорсами, которые приходилось огибать. Часто путь шел в горку, а потом вниз, поскольку местность, поначалу ровная, постепенно превратилась в более чем пересеченную — овраги, пригорки, довольно-таки глубокие рвы, чередующиеся с каменистыми, крайне опасными участками. Козеф Й. с растущим изумлением обнаруживал, что тюрьма, в которой он пробыл столько времени, занимала такую большую территорию. Ему не попалось ни одной тропинки вдоль стен, так что приходилось прокладывать путь через бурьян, через камни и через давшие уже пух кусты. Почва местами была очень вязкая, а из-за дождей, шедших в последние дни, образовалось немало болотцев, которые он либо перепрыгивал, либо огибал. Время от времени он останавливался, отступал на несколько шагов от стены и изучал ее верхний край в надежде заметить освещенное окошко или фигуру часового. Но ничего подобного не было и в помине, и от этого Козеф Й. впал в состояние еще более нервное и суетливое. Не то что освещенного окна, но и вообще хоть какого-нибудь окна он не увидел. Ни бойницы, ни щели на худой конец. Стена высилась глухая и неумолимая, внушая чувство, что она огораживает необъятное, но лишенное жизни пространство.
Проходив так несколько часов (по крайней мере по своим ощущениям), он остановился перевести дух. По числу поворотов Козеф Й. вывел, что тюрьма имеет крайне неправильную форму — возможно, в результате ряда последовательных пристроек. Кто не знает, что, если четыре раза повернуть на 90 градусов вправо, вернешься к пункту, из которого вышел? У него же было впечатление, что он гораздо больше раз поворачивал на 90 градусов, и не видел никаких признаков, что возвращается к малым воротам.
Изменился и пейзаж. Слабо освещенный и почти иллюзорный силуэт города, в звучную крапинку собачьего лая, давно скрылся с глаз. Скрылась светящаяся полоса на горизонте, а звезды, сколько их еще оставалось на небе, утратили прежнюю силу. Только стена еще отражала, но все анемичней, остатки света — столько, чтобы помочь Козефу Й. не потерять из виду ее саму.
Он опять с досадой пустился в путь. Теперь он жалел, что не нарвал яблок — мог бы время от времени подкреплять силы. Вечерняя сырость усиливалась. Ботинки часто проваливались в грязь, и пальцы на ногах уже пробирало холодом. Стало темновато — не определить, как обходить болотца и полные водой рвы. Чтобы не терять времени, он решил идти напролом, иногда по колено в грязи или в воде. Но попадались и участки с высокой травой, пропускавшей его по себе легко и притом очищавшей от грязи.
Когда он услышал где-то впереди глухой стук, как будто кто-то стучал камнем по камню, от радости ему захотелось обнять эти звуки. «Спасен», — подумал мозг Козефа Й. Но на самом деле его охватило куда как более сильное чувство — спасения души.