Господин Ничто, или Необыкновенные похождения человека-невидимки
Шрифт:
— Ах! Великий Боже! — восклицает бедолага.
Злоключения жандарма рассмешили часовых, которых радует подобное развлечение, и один из них завистливо шепчет:
— Мужик, видать, выпил, и я тоже не прочь был бы пропустить стаканчик.
Жандарм слышит их слова и думает со страхом, что его могут обвинить в пьянстве. А это очень серьезно! Десять дней карцера, запись в личном деле, а может быть, даже увольнение из жандармерии — начальство здесь шутить не любит.
Он встает, подходит к часовому, дышит ему прямо в лицо и говорит чуть слышно:
— Я
Затем, нахмурив брови, он направляется снова на кухню и, прислушиваясь к каждому шороху, возвращается с новой порцией пищи. Держа в левой руке корзину со специальными отделениями, он правой рукой широко распахивает дверь.
И тут же быстро входит в камеру, и уже собирается закрыть дверь, как вдруг ощущает совсем рядом легкое, но совершенно явное шуршание, словно кто-то вошел вместе с ним. Дрожа всем телом, жандарм смотрит на профессора, но тот даже бровью не ведет. Совершенно спокойно ученый сидит на массивном стуле, который вместе с железной кроватью и деревянным некрашеным столом составляет всю обстановку камеры.
Жандарм, которому все больше становится не по себе, не произносит ни слова. Он хочет как можно скорее покинуть камеру, ловко ставит обед на стол, быстро выбегает, закрывает за собой дверь и, оказавшись в коридоре, с облегчением переводит дух. Он счастлив, что так легко отделался и, бесшумно ступая по обитому циновками полу, удаляется. Но ему ни на минуту не приходит в голову мысль предупредить начальство. В уставе такие случаи не предусмотрены. В нем говорится лишь о живых, материальных, видимых существах, но там нет ни слова о призраках, привидениях и других злых духах. А потом, начальник ведь тоже скажет, что ему все померещилось, что во всем виновата выпивка.
Вдруг короткий свист заставляет жандарма остановиться. Боже… что еще? Часовой, неподвижно стоящий у дверей камеры, подает ему в отчаянии знаки. Жандарм буквально бегом возвращается и видит, что солдат, бледный как полотно, дрожа всем телом, опирается на свое ружье.
В невыразимом ужасе часовой указывает на дверь.
Жандарм приближается, тоже бледнеет и начинает трястись от страха…
В каменной темнице, где профессор находится один, совершенно один, слышатся голоса!
Один из этих голосов, звонкий, благозвучный, можно сразу узнать. Это голос узника.
Другой же, приглушенный, низкий, странный, сиплый, мрачный, одним словом, какой-то жуткий, обоим не знаком.
Жандарм прислушивается, от страха клацая зубами, и шепчет:
— Я же тебе говорил, тут не обошлось без нечистой силы.
А часовой растерянно отвечает:
— Это голос с того света.
Узник же в камере спрашивает:
— Так, значит, ты появился… Интересно, что ты намереваешься со мной сделать?
Сиплый голос отвечает с иронией:
— Ну, вы останетесь здесь, пока не согласитесь…
— На что?
— Вернуть мне мой прежний облик и отдать мне в жены Надю, которую я люблю.
— Ты!.. Ты любишь Надю?
— Да, я хочу, чтобы она принадлежала мне!
— Несчастный!
— Все это пустые слова. То, что вы называете преступлениями, для меня — священная миссия, освобождение народов… вот почему я согласился стать невидимым!
— Но ведь ты хочешь вернуть себе свой прежний облик?
— В момент, который я сам выберу, в час, который я назначу… но очень скоро, когда моя миссия будет выполнена! Сегодня же я требую от вас обещания отдать за меня Надю.
— Нет!
— Это ваше последнее слово?
— Да, это мое последнее слово!
— Тогда берегитесь, моя месть будет ужасной.
— Я не боюсь тебя!.. Только мы с Надей знаем формулу гранул и сыворотки, которые поддерживают в тебе жизнь… Ты не можешь прожить больше десяти дней, не получив новой порции… А последнюю порцию ты принял позавчера…
— Значит, в моем распоряжении всего лишь неделя… Но такому человеку, как я, вполне хватит и одной недели. Итак, я чуть было не убил царя, но это всего лишь отложенная партия, я убил генерала Борисова и уничтожил все досье на нигилистов. Теперь, когда я оказался в крепости, я сумею взорвать арсенал, потом я уничтожу великих князей, министров… генерал-фельдмаршалов, посею повсюду ужас и смерть! И я не забуду нашу дорогую Надю, которая будет принадлежать либо мне, либо могиле.
— Разбойник! Я не боюсь тебя!
— Вы… вы всего лишь жалкий фанфарон… и вы дрожите при мысли о том, что можете потерять свою дочь, свое дорогое сокровище… радость и гордость всей вашей жизни, о которой вы не можете больше заботиться! Так знайте, это я заставил бросить вас сюда, это по моему доносу вас отправили в тюрьму, откуда никто никогда не выходит… я сделал это, чтоб освободиться от вас, чтоб заставить вас стать более сговорчивым и вынудить капитулировать.
— И что же ты решил?
— Что вы будете просто счастливы отдать мне Надю!
— Нет!
— Ну что ж, ваш отказ — это ее смертный приговор!..
— Болван! — презрительно засмеялся профессор. — Как?.. Ты угрожаешь мне и забываешь, что оказался таким же пленником, как и я, в этих сорока квадратных футах. Тебя нельзя увидеть, но ты материален, стоит мне только позвать, как сюда сразу же прибегут, я дам через дверь необходимые указания, и тебя схватят, как самого заурядного преступника. Можешь мне поверить, поимка невидимого человека поможет узнику Лобанову выйти на свободу.
— Да! Если у вас хватит времени, — пробурчал негодяй.
В полной растерянности, затаив дыхание, дрожа от страха, жандарм и часовой слушают этот странный диалог.
Они не совсем хорошо понимают смысл торопливого, бурного и не очень ясного спора, добрую половину которого не могут расслышать: говорящие проглатывают в гневе слова, к тому же звуки приглушаются дверью. Вдруг отчетливый шум борьбы прерывает диалог.
Затем солдат с жандармом слышат, как что-то тяжело падает на пол и в ту же минуту раздается отчаянный крик заключенного, который хрипит и задыхается: