Господин посол
Шрифт:
"Где же бог?
– спрашивал он себя.
– Где же бог? И где Грис? Бог. Грис. Бог. Грис. Бог. Грис.
Клэр Огилви вошла в кабинет посла и вернулась через минуту, сказав Пабло, который сидел, ожидая приема:
– Можешь войти, но будь осторожен.
Ортега остановился перед столом посла.
– Садись, Пабло.
– Спасибо, я постою.
Габриэль Элиодоро настаивать не стал. Взяв в руки нож для разрезания бумаг, он спросил глухим голосом:
– Ну что там у тебя?
– Довожу до вашего сведения, что я только что телеграфировал в министерство иностранных дел, категорически
Посол мгновение помолчал, задумчиво разглядывая свои руки, потом спросил:
– Почему?
– Вы действительно хотите это знать?
– А разве у меня нет на это права?
Проглотив слюну, Пабло стиснул кулаки.
– Я не могу больше служить правительству убийц и мошенников.
Он ожидал вспышки и даже взвесил на глаз нож для разрезания бумаг, который Габриэль мог использовать как оружие, поэтому был удивлен спокойным и печальным видом посла, продолжавшего сидеть с опущенной головой.
– Обдумал ли ты свой поступок? Вспомнил ли о своих родителях? И о том, что твоя отставка ухудшит мое положение, и без того неважное после... всех этих событий?
– Меня не интересует ваше положение.
– Хорошо. И все же постарайся понять, какой трудный момент переживает сейчас наша родина.
– Вы сами повинны в этом, вы создали предлог для переворота, который даст неограниченную власть в руки вашему куму.
– Значит, ты не веришь документам, найденным у Виванко?
– Не совсем. Я не верю, что они принадлежали этому бедняге.
Равнодушие Габриэля поразило Пабло. Он приготовился к ожесточенному спору, а посол сидел, съежившись, как бы став меньше ростом, сжимая нож в побелевших пальцах. И взгляд, который тот сейчас устремил на Пабло, был таким робким (индеец, босой и жалкий, взирающий на богатого владельца плантаций!), что Ортега против воли почувствовал сострадание к этому человеку, которого он не любил, но которого не сумел возненавидеть.
Габриэль Элиодоро медленно кивнул.
– Хорошо, Пабло, хорошо. Делай как знаешь. Я не сержусь на тебя. Если не хочешь, можешь не ходить в канцелярию. Подожди решения министерства дома. И помни: я стремился стать твоим другом, но ты не захотел. А теперь можешь идти и будь счастлив.
Глаза посла увлажнились. Пабло вышел из кабинета, не сказав больше ни слова. Клэр взяла его под руку и повела в коридор, где Пабло рассказал о разговоре с послом.
– Несколько минут назад дону Габриэлю Элиодоро сообщили, что Росалия Виванко пыталась покончить жизнь самоубийством, приняв большую дозу снотворного...
– сказала Клэр.
– Она погибла?
– Пока в коматозном состоянии, так что дело плохо.
Пабло вошел в свой кабинет, открыл все ящики, порвал ненужные бумаги. На столе увидел письмо от матери, которое тоже разорвал, не читая, другое, от мисс Хирота, сунул в карман.
Огилвита проводила его до подъезда.
– Ну, Пабло?
Он улыбнулся.
– Знаешь что? Мне сейчас очень хорошо. Голова со вчерашнего дня не болит. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким свободным. Словно отмыл душу от всей этой грязи.
– Да благословит тебя бог.
Они простились. Почти весело Пабло зашагал по парку. Потом вспомнил о голубом конверте, который лежал в кармане. Аромат жасмина напомнил ему хрупкую фигурку Кимико. На голубой бумаге был только хайку:
Росинка, дрожащая
На
Жемчужина времени.
Часть 4. В горах
35
Жарким и душным днём первой недели августа газеты сообщили о высадке в окрестностях Соледад-дель-Мар "наёмных войск, возможно, прибывших с Кубы" и находящихся под командованием некоего Мигеля Барриоса. Войска эти, очевидно, рассчитывали на присоединение местного гарнизона, но тот неожиданно оказал сопротивление, и захватчики были вынуждены отойти в горы Сьерра-де-ла-Калавера, откуда, как предполагалось, они будут вести партизанскую войну по всем правилам. Ходили ещё неподтверждённые слухи, будто в некоторых южных провинциях также высадились десанты.
Габриэль Элиодоро узнал об этих событиях на рассвете. Президент Каррера сам позвонил ему из Серро-Эрмосо, подняв посла с постели. Внезапно разбуженному Габриэлю понадобилось несколько секунд, чтобы понять серьёзность положения, потом он, по своему обыкновению, коротко выругался, и спросил:
– Сколько человек высадилось в Соледад-дель-Мар?
– Шестьсот или семьсот... Может быть, тысяча, не знаю... Все отлично вооружены.
– Они ещё где-нибудь высадились?
– К несчастью, да: в Оро Верде и в Сан-Фернандо. Пока у меня нет точных сведений о количестве мятежников, высадившихся на юге. Сообщения очень противоречивые. Я отдал распоряжение военно-воздушным силам бомбить и обстреливать позиции противника.
Габриэль Элиодоро уловил напряжение в голосе президента.
– Послушай, кум, по-моему, мне надо немедленно отправиться в Сьерру.
– Ни в коем случае!
– Но, президент, я знаю эти горы как свои пять пальцев и ещё могу вести партизанскую войну. Ведь мы на собственном опыте убедились, что партизан можно победить только в партизанских боях. Мы не должны повторять ошибку генерала Чаморро, понимаешь меня?
– Оставайся пока в Вашингтоне, Габриэль. Там для тебя есть одно очень важное задание. Есть предположение, что Кастро помогает вторжению. Барриос и его наёмники были доставлены на кубинских судах! Ты должен добиться созыва чрезвычайного заседания совета ОАГ и разоблачить кубинскую агрессию. Алло! Ещё вот что, кум, поговори с заместителем государственного секретаря и откровенно обрисуй ему положение. Боеприпасов, которыми мы располагаем, хватит месяца на два-три... Если Соединённые Штаты нам не помогут, долго мы не продержимся. Пусть они вспомнят судьбу Батисты: эмбарго на поставки оружия правительству Кубы обеспечило победу Фиделю Кастро. Надеюсь на твой опыт, кум. Не подведи меня!
Габриэль Элиодоро, весь в поту, дышал с трудом, в горле у него пересохло, грудь жгло.
– А как дела в Серро-Эрмосо?
Президент замялся.
– Не блестяще... Обычная история. Кто-то распространяет листовки, на домах и заборах появляются ругательства в мой адрес... Подпольная радиостанция нападает на правительство и подстрекает народ к восстанию...
– Каррера помолчал.
– Ты слушаешь? Вчера вечером студенты бросали камни в солдат военной полиции, а те ответили стрельбой, убили двоих или троих и ранили пятерых, а может, и десятерых, точно не знаю! Чертовски некстати, но иного выхода не было. Мы пропадём, если проявим слабость.