Господин следователь. Книга 4
Шрифт:
На сей раз женщина сама отвела взгляд. Однако, признаваться не спешила.
— Нос мой супруг сломал, когда падал.
— Нет, уважаемая Дарья Осиповна, нос он не сам сломал, а ему сломали. Доктор наш — человек очень ученый определил, что его вначале ударили чем-то тяжелым, а уж потом он упал. Не хотите сказать, чем вы его ударили?
— Про ученых людей я слыхом не слышала, а мое слово такое — супруг сам упал, оттого и убился.
Крепкий орешек бабулька. Ушла в полную несознанку. И как мне к ней ключик отыскать? То есть, подобрать.
— Вы, Дарья
— Потому, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков, потому что в нем все согрешили. И я грешна, и хочу на старости лет грехи свои отмолить. И грехи супруга моего покойного, и деток.
Не просто крепкий орешек, а железный. Железобетонный! Ничто-то ее не берет. А если зайти с другого конца?
— Зачем же тогда ваш сын решил признаться в убийстве?
— Либо по дурости великой признался, либо от страха.
— От страха перед кем? — слегка удивился я. — Никто его в колодки не сажал, не истязал. Я ему даже никаких вопросов задать не успел, а он мне прямо в лоб — дескать, я батю убил. А по дурости, на моей памяти, никто в убийстве не признавался.
— Так много ли у тебя, господин следователь, памяти-то? — улыбнулась Дарья Осиповна. — Может, следователь ты и хороший, но молод еще. Поживешь подольше, тогда и поймешь, что все грехи наши делаются либо от слабости, либо от глупости.
Да… И кто писал, что в прежние времена русские бабы, то есть, женщины, были забитыми, бессловесными существами? И мужа боялись, не говоря уже про начальство? Покажите мне этого автора, я ему в глаза посмотрю.
[1] Наладить массовое оспопрививание в Череповецком крае, где жили раскольники, удалось только при Советской власти.
Глава тринадцатая
Орудие убийства
И как же мне до тебя добраться-то, Дарья Осиповна? В том смысле, что достучаться до глубин души, пробудить совесть.
Нет, не стану лгать. Пробуждать совесть, достукиваться до глубины души — это не ко мне, даже не к батюшке. Это бабульке к себе. Моя задача скромнее — «расколоть» старую раскольницу, убедить ее, что нужно дать признательные показания. И не для того, чтобы она схватилась за сердце и принялась громко стенать, а только для того, чтобы раскрыть дело и с чистой совестью (опять я о совести!), передать его в суд.
— Я, Дарья Осиповна, не стану говорить, что Тимофей признался не просто в убийстве, а в отцеубийстве. Я не священник, а следователь. Но за умышленное убийство по законам Российской империи положена бессрочная каторга. Я знаю, что мужа убили вы, а на каторгу отправится ваш сын. Где справедливость?
— Паисий ночью с лесенки упал, убился, — стояла на своем раскольница. — А коли Тимошке признаться вздумалось — судьба у него такая. За грехи родителей дети страдать должны.
— Простите, а в чем же его грех? — сделал я недоуменное лицо. — С ваших слов, супруг ваш и батюшка вашего сына, погиб случайно. Сами вы невинны, аки агнец,
— Не мне судить — согрешил ли он, нет ли, — сурово ответила Дарья Осиповна. — Муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же Спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жены своим мужьям во всем. Не мое дело мужа покойного осуждать.
Я эти цитаты из Библии сам знаю, в моем мире их любят цитировать и там, где надо, и там, где не надо. При желании в Библии можно что угодно отыскать.
А как бы мне не взорваться и не начать орать на бедную женщину? Еще чуть-чуть, сам начну сомневаться в том, что она убийца.
Ладно, попытаюсь поразмышлять вслух.
— Дарья Осиповна, очень похвально, что вы человек верующий и знающий. Но вы мне сказали, что жизненного опыта у меня мало. Не в этих словах, разумеется, но близко. Но кое в чем моего опыта даже на вас хватит. Верите? Вот и ладно. А теперь давайте рассуждать. Готовы?
Раскольница посмотрела на меня и кивнула. Уже хорошо.
— Что мы имеем в настоящий момент? — начал я рассуждения. — А мы имеем труп вашего супруга. Вы можете сколь угодно говорить, что Паисий упал и убился, но доктор сказал иное. Он еще и бумагу составит, с печатями. (И чего это я про бумагу с печатями?) Как вы считаете, кому поверят судьи? Женщине, которую подозревают в совершении преступления или ученому человеку? И бумаге с печатью? Только, ради бога, не цитируйте Священное писание.
Вдова молчала. Я опасался, что она, чисто из упрямства, опять заладит — муж сам упал и убился, но женщина рассудительно сказала:
— Ученому человеку, конечно же, больше поверят, чем мне, бабе неграмотной, да еще и древлеправославной веры.
— Вы бы лишку-то на себя не наговаривали, — улыбнулся я. — Вон, как вы в Писании разбираетесь. Другое дело, что ваше упрямство никого до добра не доведет. Я знаю, что мужа убили вы. Не признаетесь — так и ладно, бог с вами. Тимофей признался в убийстве, но мы уже установили, что преступления он не совершал. А вам за убийство мужа лет восемь дадут, да еще за упорство добавят. А сынок года два получит за то, что попытался следствие ввести в заблуждение. Скажите правду. Ведь ее, как известно, говорить куда полезнее, чем лгать. За правду-то вы не восемь, а лет пять получите, а Тимка — тот вообще ничего не получит. Парень мать пытался спасти — святое дело.
— Я свое слово сказала, больше ничего не скажу.
— Что ж, тогда сделаем перерыв, — решил я. — Посидите немного, подумаете. — Повысив голос, позвал: — Ваше высокоблагородие! Будьте добры — отрядите кого-нибудь в конвоиры.
В дверях появился Абрютин и Фрол.
— Куда ее? — поинтересовался исправник. Предложил: — Может, Тимофея в холодный чулан отвести, а бабу в теплый?
— А пусть они вместе сидят, — решил я. — Сговориться они уже сговорились, раздельно сажать смысла нет. Пусть посидят и подумают над своим поведением.