Господин следователь
Шрифт:
— Вы, Иван Александрович, не забывайте матушке письма писать, — сказал на прощание Николай, а потом смущенно добавил: — Ольга Николаевна, матушка ваша очень просила, чтобы я о том напомнил. И сейчас бы черкнули ей пару строк. Одно дело, если я на словах передам, совсем другое — если она от сыночка весточку получит.
Я только вздохнул и отправился писать письмо. О чем писать-то? Ну, написал, что все хорошо, что очень ее люблю, что на службу устроился, а более подробно отпишу о своем пребывании в городе Череповце в следующем письме. И батюшке нужно обязательно передать поклон и сообщить ему о своем уважении.
Закончив
Свернув лист бумаги вчетверо (конверты тоже денежку стоят), отдал кучеру. А тот, убирая мое письмо за пазуху, опять застенчиво улыбнулся и вытащил откуда-то несколько монет. Ба, так это же золотые червонцы. Их еще называют лобанчиками, но почему так, я не знаю. Целых пять штук. Да на них здесь можно полгода жить.
— Вот, Иван Александрович, матушка ваша велела отдать. Но так, чтобы батюшка не знал. Будете писать — не пишите про это.
— Спасибо, — искренне поблагодарил я кучера, а потом спросил: — А сам-то на что добираться станешь?
— Так у меня еще пять рублей осталось, — сообщил Николай. — Мне же только на сено да на овес надо, да на еду, а спать я и в коляске могу.
— Нет, так не годится, — покачал я головой. — Три, а то и четыре ночи в карете — да ты, брат, ошалеешь. Ну-ка, возьми лобанчик.
— Не-а, лобанчика лишка, — отшатнулся кучер. — Если еще пару рублей дадите, тогда можно.
Я отдал дядьке два бумажных рубля, а потом крепко его обнял. Нахлынуло то чувство, какое у меня когда-то было, когда родители впервые отправили в летний лагерь. Вроде и ничего страшного, а все равно, остаюсь один-одинехонек в незнакомом мне городе. А Николай — это единственное, что связывает меня с семьей.
После переезда на новую квартиру, по вечерам мне нашлось дело. Разбирал сундуки и чемоданы. Обнаружил, что самый большой сундук заполнен зимней одеждой. Тут был и тулуп, и шапка и даже валенки. А что, матушка не знает, что чиновникам положено зимой ходить в шинели? Хотя, если зима будет суровой, то можно плюнуть на все условности и ходить так, как теплее.
Матушка напихала мне не только одежду, но сменное белье — постельное и нательное, посуду. И даже — самоварчик, именуемый «эгоистом» — на пару чашек.
Наталья Никифоровна была очень рада, что к ней на постой встал солидный молодой человек, готовый платить пятнадцать рублей в месяц за квартиру и за стол. Обычно эти пятнадцать рублей платили ей родители подростков, а в комнаты набивалось аж по пять человек. Но есть ведь разница, если у тебя живут пять мальчишек, от которых сплошной шум и гам и один человек, да еще и чиновник? Не пьет и не курит. А моя новая хозяйка, потупив глаза попросила:
— Иван Александрович, понимаю, что вы, человек молодой, но никаких женщин или девок ко мне в дом не водите.
— Не буду, не буду, — поспешно отозвался я, не представляя себе — откуда в городке, где живет всего только три тысячи человек, могут взяться женщины или девушки, которых можно водить к себе?
— Ну, разве что — если я к родственникам уеду в Устюжну или на богомолье.
Ну нифигасе! А я-то решил, что моя хозяйка эталон морали.
А первое дело нашло
И вот, как оказалось, мальчишки обнаружили в Макаринской роще, что в трех с половиной верстах от Череповца, покойника. Конечно же, положено допросить мальчишек, но где уж там. Ладно, что сообщили.
И вот, я стою около мелкого ручья и смотрю на покойника, которого вытащили из воды.
— Ну, нашли что-то? — с усмешкой поинтересовался пристав.
Отвечать на вопрос я не стал. Я уже и так понял, что не понравился господину приставу. Ему, судя по внешности, лет сорок пять, а то и все пятьдесят, а ходит в том же чине, что и я. У меня в петлицах тоже просвет и три серебряные звездочки, а еще эмблема Министерства юстиции — столп в лавровом венке, олицетворяющий законность. Но я не серебряный талер, чтобы всем нравится. Из вежливости только пожал плечами — мол, я не доктор, а к доктору нам это тело доставлять предстоит. Вернее — в больничный морг. А там, как оказия выпадет, эскулап и посмотрит. По правилам-то положено доктору на место убийства выехать, но где его взять, доктора, если на весь Череповецкий уезд их пятеро? Трое живут где-то в сельской местности, а те, что обитают в городе, разошлись по делам. Один уехал к больному, а второй, вроде бы, сам болен. Имеются фельдшера, но они к судебным расследованиям не привлекаются — по регламенту не положено.
Что я могу сказать о мертвеце? Если судить по одежде, то не крестьянин, а скорее либо мастеровой, либо мелкий торговец. На ногах сапоги, но это еще ни о чем не говорит. Если крестьянин поехал в город, то он поедет именно в сапогах. Но тут сапоги красивые, узенькие и изрядно начищенные. Штаны на нем «городские», а крестьяне, я уже видел, ходят в домотканых. И косоворотка фабричная, и пиджак сверху.
— Можно перевернуть, — распорядился я.
Судя по внешности, еще не успевшей измениться после смерти, покойному лет тридцать, может и тридцать пять. Красивый. Ну, был красивым.
Антон Евлампиевич, как только увидел лицо, присвистнул:
— Тимка Савельев. Приказчик из табачной лавки.
— Ага, он самый, — подтвердил один из городовых. — Видел я его вчера в кабаке, на Ильинской. Выпивши был, но не пьян. Сказал, что хозяин у него в отъезде, а без хозяина лавку не велено открывать. Мол — крыша протекла, ремонт надо делать.
— Так что, господин следователь, как запишем? — спросил пристав, хитренько сощурив глаза. — Вон, — кивнул он на подчиненных, — ребята видели, что пьяным покойничек был. Скорее всего, пошел за город, споткнулся, да мордой, то есть, лицом, в ручей и упал. Запишем в несчастный случай? И вам легче, и нам хорошо.
— Да нет, господин пристав, — покачал я головой. — Не так хорошо, как нам кажется. Убийство это, а не несчастный случай. Видели, что у него на шее след? Синюшный такой, словно кровоподтек.
— Видел, — усмехнулся пристав.
— Я вначале подумал, что его веревкой задушили, а потом тело в ручей бросили. Но глянул — странгуляционной борозды у него нет, а сзади — сплошная синева.
— Какая-какая борозда? — нахмурился Антон Евлампиевич.
И как я сам-то о такой борозде вспомнил? Видимо, память сама подсказала. Не зря я в свое время сериал «След» смотрел.