Господин следователь

Шалашов Евгений Васильевич

Когда уходил, Наталья Никифоровна сказала вслед:

— Сегодня на службе жену Карандышева встретила. Мы с ней здоровались раньше. Я подошла, спросить хотела — как там супруг, она морду в сторону отворотила, словно и не знакомы.

— А вы сильно расстроились? — усмехнулся я.

— Сильно, не сильно, но все равно, неприятно, — поморщилась хозяйка. — Я-то ее раньше за приличную женщину считала, она, вон как. Так, ну ее, как вы сказали — к чертям свинячим. Ох, прости господи.

Ну вот, научил свою хозяйку плохому.

Письма — это вообще нечто. Написал я письмо матушке в таком духе, что «у меня все хорошо, служба идет нормально, я здоров — чего и вам

желаю, погода стоит дождливая, привет батюшке» и сразу же получил длинную отповедь аж на две страницы. Мою любезную матушку интересовало все. Как меня кормят? Не забываю ли я молиться по утрам и ходить в церковь? Что я читаю? Появились ли у меня друзья в городе? Если появились — то кто такие, чем занимаются? Ношу ли я теплые кальсоны и не забываю ли надевать галоши (да, именно так), не калоши.

Не нужно ли мне что-нибудь прислать? Если со здоровьем какие проблемы, а в череповецких аптеках искомого лекарства нет — чтобы написал, она все отыщет.

И даже — не завел ли я себе какую-нибудь девушку? Но чтобы имел в виду — если у меня серьезные намерения, вначале посоветовался с родителями. И, если девушка появится, то необязательно чтобы она была богатая и родовитая. Богатства и знатности у меня на двоих хватит. Но чтобы родители девушки были солидными, пусть и без большого дохода.

Как великие и выдающиеся люди умудрялись писать по несколько писем в день, да еще несколько страниц? Кое-кто даже черновики составлял. Видимо, для того, чтобы исследователи их биографий могли вставлять письма в полные собрания сочинений.

Письма чиновника из уездного города Ч. собственной матушке в губернский город Н. вряд ли заинтересуют историков и исследователей, но я терпеливо писал — дескать, галоши ношу, теплое белье по причине хорошей погоды не надеваю. Дождь у нас шел третьего дня, нынче все распогодилось. Друзей пока у меня не появилось, времени от приезда прошло мало, кое с кем поддерживаю приятельские отношения. Можно сказать, что я приятельствую с приставом? С натяжкой.Напишу, чтобы не огорчать матушку.

Квартирная хозяйка меня кормит очень хорошо, все вкусно, опасаюсь, что растолстею и не стану влезать в мундир. Молиться не забываю, в церковь хожу так часто, насколько мне позволяет служба.

А что про чтение книг? Кого хоть нынче читают-то? Писать про Пушкина и Лермонтова — банально, писателей, что нынче популярны или модны, я просто не знаю. Надо будет в библиотеку сходить.

Напишу так: читаю много, но не художественную литературу. То есть — не беллетристику. Из-за службы приходится уделять время законодательным актам да всяким инструкциям. Как только освоюсь, то появится время на новые книги, пока читаю в московских газетах юмористические рассказы Чехова.

Присылать мне из Новгорода ничего не нужно. Все у меня есть. Вот разве что кофе здесь трудно купить, так у меня все равно нет ни кофемолки, ни кофеварки. Да и варить мне кофе не на чем. Спиртовку бы какую сообразить, только в здешних лавках таких не видел.

Написал и испугался. Матушка решит, что я прошу кофе и пришлет с какой-нибудь оказией или по почте все то, что я упомянул. Зачеркнуть аккуратно или лучше переписать набело?

И что-то меня еще смутило в моем письме. Что именно? Ах, да — Чехов. Не уверен, что Антон Павлович уже приступил к творческому труду. Если и да, то он еще не настолько известен широкой публике. И про то, что пока не обзавелся девушкой, тоже не написал. И про здоровье забыл.

С тоской посмотрел на три страницы своего текста, начал вносить правку. Потом вздохнул, взял чистый лист бумаги. Нет, лучше переписать. Слишком много правок — неуважение к матери.

[1] Вадим Шефнер

Глава

четырнадцатая

Посылка от батюшки

Явившись на службу, хотел отправиться к Председателю суда, поинтересоваться — не положен ли мне отгул? Худо-бедно, один из своих законных выходных потратил на служебные обязанности. А если по интенсивности, то мог бы рассчитывать и на два. Но к чему мне отгулы? Уверен, что и слова-то такого нет. Чем я стану заниматься сидючи дома? Пытаться читать книжки, лежавшие на книжной полке покойного коллежского асессора? Так там ничего интересного. Учебники — покойный служил по ведомству министерства образования, да русская классика первой половины девятнадцатого века. Но Пушкин, Лермонтова с Гоголем, я читал еще будучи школьником и перечитывать не было никакого желания. Так что — лучше на службу и заниматься чем-нибудь соответствующим должности. Например — искать убийцу старика. Правда, не знаю, за что хвататься.

Внизу, в вестибюле, рядом со служителем, которого я принимал за швейцара, сидел на табурете мужчина в форме чиновника почтового ведомства, в запыленной шинели, выглядевший усталым, с каким-то небольшим пакетом на коленях.

— Вот, господин курьер — его благородие Чернавский явился, — сообщил служитель.

— Господин Чернавский? — уточнил курьер, вставая со своего места.

— Именно так, — кивнул я, слегка удивившись. Что за курьер такой?

— Коллежский регистратор Милашкин, — представился чиновник. — Чиновник для особых поручений канцелярии Его Высокопревосходительства Новгородского губернатора. Я уполномочен передать вам послание из канцелярии небольшую посылку. Будьте добры — распишитесь в квитанции.

Продолжая удивляться, я оставил автограф в отпечатанном типографским способом листочке, куда были внесены мое имя, фамилия и должность, забрал пакет с сургучной печатью и посылку — тоже с печатью.

Курьер вскинул руку к фуражке и вышел, а я принялся рассматривать пакет. Действительно, указано, что получатель — коллежский секретарь г-н Чернавский Иван Александрович, а отправитель — канцелярия Его Высокопревосходительства губернатора. Странно. Не помню, чтобы корреспонденцию доставляли со специальным курьером. Не по чину мне такие письма получать. И не помню, чтобы в окружной суд что-то доставлялась курьерами. Имеется государственная почтовая служба, вся корреспонденция поступает в Череповецкую почтовую контору, а уже потом почтальон приносит в канцелярию. У нас-то вообще интересно. Официальные бумаги, что идут к нам из Санкт-Петербурга, из судебной палаты, делают изрядный крюк — сначала отправляются в Новгород, а уже оттуда приходят к нам.

А частные письма — и отца, и матери, приходят по моему домашнему адресу — г-ну Чернавскому, город Череповец, улица Благовещенская, дом вдовы коллежской асессорши Селивановой.

Спросить что ли швейцара — то есть, служителя? Он-то здесь все про все знает? Но отчего-то постеснялся задавать вопросы э-э обслуживающему персоналу.

Поэтому, просто прошел в свой кабинет и вскрыл казенный конверт. А в нем оказалось письмо отца.

'Мой дорогой сын Иван. В связи с отсутствием непосредственного начальника губернии, я уже месяц исполняю обязанности губернатора. Две недели назад на мой стол легло прошение череповецкого исправника, в котором он испрашивает награду для судебного следователя Череповецкого Окружного суда коллежского советника Чернавского Ивана Александровича. Позволю себе процитировать: 'Повинуясь внутреннему чувству долга и уважения к законодательству Российской империи, судебный следователь проявил истинную храбрость и отвагу при задержании опасного преступника, признанного в ходе расследования убийцей — Шадругова Николая, крестьянского сословия, убившего из ревностных побуждений своего соперника.