Господин следователь
Шрифт:
Так, описал, что волосы черные, с проседью, с залысиной на макушке. Теперь об одежде. Нижнее белье — старое и грязное, залито кровью. Или лучше писать — красно-багрового цвета? Напротив сердца нательная рубаха порвана, словно проткнута колющим предметом.Как правильно написать? Дыра? Разрез?
— Господин доктор, а каких размеров рана? Хотя бы приблизительно? — спросил я у врача.
— А мы не приблизительно, мы сейчас точно померяем, — отозвался Федышинский.
Я уж думал, что доктор сейчас вытащит откуда-нибудь линейку (мне, кстати, нужно ею обзавестись и сунуть в папочку), но наш эскулап развел пальцы и приложил их к телу убитого:
— У меня точнехонько!
Прелестно! Коли доктор так сказал, мы так и запишем. Вершок. Сколько в сантиметрах-то? «Этот, хоть и сам с вершок, спорит с грозной птицей» Да, сантиметра четыре с чем-то.
Японский городовой! Да что это меня клинит? Зачем записал в акт — «четыре сантиметра с половиной»? Чует мое сердце, придется акт переписывать. И зачем было чернильницу брать? Ладно, будем считать, что провожу тренировку в походных условиях.
Нет, я помню, что до 1918 года существовали другие меры длины и веса, но где упомнить, сколько и что? А как я делал описание тела Тимки Савельева? Так я вообще не стал писать ни о его росте, ни о чем-то другом. Размеры синяков на шее доктор указал, так и ладно. Когда же появится судебная фотография-то у нас? Вызвал бы фотографа, сделали снимки. В Череповце имеется аж два салона, где горожане могут сделать себе на память фотографические снимки. Вот нам бы фотографа. Но пока этого нет ни в Новгороде, ни даже в Петербурге[1].
Может, проявить инициативу и предложить использовать городского фотографа в интересах юстиции? Нет, смысла я не вижу и начальство не поддержит. Не так и много у нас происшествий и преступлений.
Ох, грехи наши тяжкие. Еще ладно, что меня закинуло в девятнадцатый век, а не куда-нибудь в Древнюю Русь. Там бы вообще спятил.
А вот и понятые. Городовой привел двоих мужиков. Один вполне нормальный — чуть-чуть выпивший, а второй уже изрядно «датенький». Так праздник сегодня. Еще хорошо, что такие остались, остальные гораздо хуже. Строго кашлянул, предупредил:
— Господа, мы сейчас с вами станем учинять обыск в доме покойного. Стоять на месте, смотреть. Если понадобится, я скажу — обратить внимание! Все поняли? Ваша задача следить, чтобы я не подкинул в дом какие-нибудь улики или наоборот — чего-нибудь не стащил втихаря. Трогать ничего нельзя, усвоили?
— Усвоили? — продублировал мое последнее слово пристав, выразительно посмотрев на мужиков.
— Усвоили Антон Евлампиевич, — отозвался тот, что был потрезвее.
Теперь можно отпустить доктора и отправить тело в морг. Хотя, пусть доктор пока здесь побудет. Кто знает, не отыщется ли в доме еще один труп?
От колодца к входной двери ведет тоненькая цепочка — капельки крови.
Как чувствовал, что понадобится освещение. Темнотень, хотя есть пара окон, но свет через мутное стекло почти не пробивается.
У запасливого пристава в бричке отыскалось пара свечей.Уже хорошо.
Изнутри дом напоминал все остальные. И дом Ленкиной бабушки, оставшийся в двадцать первом веке, и иные деревенские дома, где приходилось бывать и даже тот, где я нынче квартировал. Сени, а войдешь в саму избу — то натыкаешься на русскую печь посередине. Слева комната, расположенная буквой Г, справа — где устье печки, — там кухня, а чуть подальше — еще одна комната размером с чулан.
От свечей света не так и много, не электрическая лампочка, но лучше, чем ничего. Набор мебели самый простой. Стол, вдоль стены пара сундуков, кровать. О, тут еще и комод стоит. Зажиточный дядька. В крестьянских избах вдоль стен идет лавка, но здесь изба городская — лавки не нужны.
А теперь станем рассматривать внимательно. И что мы видим?
Ну и где же мой эксперт-криминалист, который станет изымать следы пальцев рук, а потом упакует стаканы и бутылку в специальный контейнер или хотя бы в пакетик? Угу, до экспертов еще дожить надо. Я даже не уверен — появилась ли дактилоскопия в России?
Поэтому, изымать посуду и пустую бутылку я не стану, смысла в этом нет, но подробненько занесу это в протокол осмотра помещения.
А хлама-то тут сколько! Какие-то старые тряпки, обрывки газет, солома. Солома-то откуда взялась?
Что там дальше? Около стола — стул и табурет. Стул опрокинут и рядом с ним большое пятно, кажущееся черным. Видимо, кровь стекла вниз, через трещины в половице. Ну, запишу в акте — багровое пятно. Про то, что это кровь мне указывать не положено, я не эксперт, но судья и так догадается, что это кровь. Еще кровавый слег тянется от пятна к двери.Понятно, что на одежде убийцы кровь должна остаться.
— Там вот у дядьки Антипа шандал бронзовый стоял на три свечки. А сейчас не стоит, — подал голос один из понятых.
Пристав уже собирался рыкнуть на мужика, но я благожелательно спросил:
— Откуда знаешь?
— Так это сосед покойного, Андрюха Селезнев, — пояснил пристав, ая спросил:
— Андрей, ты часто у соседа бывал?
— Не часто, но доводилось, — ответил мужик. — Варька — супруга моя, почаще была. Забегала, чтобы помочь чем, иной раз уборку старику делала. Без нее он бы тут грязью зарос. В лавку пару раз бегала, когда дядька Антип заболевал. Он, хоть и чужой, но все равно жалко, живой человек. И ребятишки наши для него бегали. Он, порой, четушку просил купить и пряников, а как они приносили, так половину пряников им и отдавал. Они очень любили в лавку бегать. Дядька Антип все ворчал — дескать, помнит те времена, когда ведро водки семьдесят пять копеек стоило, а четушка-то только полторы.
Датенький понятой, услышав про цены, тихонечко вякнул:
— Если бы сейчас ведро семьдесят пять копеек стоило, я бы из кабака не вылезал.
— Цыц, — рявкнул на него пристав. — Ты, Федор, и так все деньги на кабак спускаешь. А коли бы ведро за семьдесят копеек — ты бы уже от водки сгорел.
Я строго посмотрел на полицейского чина и тот сконфуженно притих.
— Молодцы, что старика в беде не бросили, — похвалил я соседа. — Если еще чего-то не хватает — говори.
— Так лучше Варьку спросить. Она у меня баба дотошная, лучше меня знает.
— Спросим и Варьку, — согласился я. — Но одна память хорошо, а две лучше. Ты на что-то внимание не обратил — супруга твоя заметила. И наоборот. Верно?
Андрей кивнул, а потом опять подал голос:
— Вот тут вот, у дверей, сапоги дядькины стояли. Хорошие сапоги, пусть и не новые. Такие сапоги нынче шесть рублей стоят, не меньше.
— Шесть рублей? — удивился пристав. — Они что, из золота, что ли? Вон, мои стоят три рубля.
— Так ваше благородие, ваши-то сапоги яловые, а у Антипа хромовые были. И не просто хром — а из хромового опойка. И каблук наборный.Дядька говорил, что он за них семь лет назад десять рублев платил. Но он их почти и не носил, яловые таскал. Яловые-то вон они — как стояли, так и стоят. А за хромачами своими он ухаживал — кремом немецким натирал. У двери сапоги стояли, верно, чтобы похвастаться. Только, к нему никто не ходил, кроме нас, перед кем хвастаться-то?