Господин Великий Новгород (сборник)
Шрифт:
– Ты успокой свою Марью, скажи, что я обещала, и иди к Владимиру Николаевичу, служи, только исправно...
– Загадки, право!.. Дарма мы не прошмыгать... Сумнительно...
– Уж если я сказала, не сомневайся... А здоров ли барин?
– Да что, ничего! Приехал это вчерась, страсть! Понеси всех святых вон, и тут Шмеля еще принесла нелегкая. Так так-то ругались, что у меня душа в пятки ушла. Думаю: погибли мы совсем, а потом, как наругались вдоволь, то отошли сердцем. Значит, потишали. Шмель ушел, я им подал ужинать, ну, подумали и стали тут кушать, а потом писать сели, я это, подождал,
Аким засмеялся и остановился.
– А что осмелюсь я вас, Надежда Александровна, спросить, - после некоторой паузы снова начал он, - вы говорите подождать, нешто нас за правду порешили или поживем?
– Поживете, поживете, иди, говорю тебе, иди...
– отвечала Крюковская и вышла из кухни.
Аким, покачивая головой и простившись с прислугой, отправился домой.
Не успела Надежда Александровна возвратиться к Лососининой, как в передней снова послышался звонок и через несколько минут в дверях гостиной появилась Анфиса Львовна в сопровождении Бежецкого. Последний шел сзади и был сосредоточенно-серьезен.
Крюковская побледнела как полотно.
Дудкина бросилась здороваться с Натальей Петровной, ее старой знакомой по провинции.
– Вы меня звали, Надежда Александровна, - приблизился Владимир Николаевич, подавая руку и удивленно кланяясь Лососининой.
– Мне Анфиса Львовна сказала, что вы в постели, и что она боится за вашу жизнь. Я удивлен, что вижу вас на ногах и не ожидал встретить у вас гостей.
На его губах играла холодная насмешка.
– Ах, да что же мы стоим, я и не попрошу садиться, - растерянно начала она, не глядя ему в глаза.
– Ах, да! И не познакомила вас.
Она представила Бежецкого Лососининой.
– Моя старинная подруга, - рекомендовала она ее ему.
– Очень рад познакомиться, - с чувством пожал он руку Наталье Петровне.
– Вот, Надежда Александровна, - затараторила Дудкина, - все ваши поручения аккуратно исполнила, дорогой гость уже здесь, а та барыня, за которой вы посылали, сама меня принимала в гостиной. Я вхожу в бархатной-то шубке совсем барыней, все лакеи на меня смотрят и рассыпаются, потому что вид у меня уважения достойный. Кто калоши снимает, кто платок, кто шубку, так все и бросились. Думают, первое лицо в городе приехало, а я это так неглиже, гордо вхожу, вижу, что они на меня смотрят, сбросила шубку и послала доложить. Попросили меня сейчас же в гостиную.
Анфиса Львовна вздохнула.
– И вспомнила я, какая у меня была гостиная. Она сама ко мне вышла и, прочитавши письмо, велела вам передать, что сейчас сама у вас будет.
– Как, сама ко мне приедет?
– вскочила с места Крюковская.
– Да, так и сказала, просила только, чтобы никого у вас не было...
– Наташа, голубушка, извини, пройди в столовую... Нам нужно переговорить... Анфиса Львовна, дайте, пожалуйста, Наташе кофе...
– Сейчас, извольте с удовольствием и сама, кстати, напьюсь, очень я люблю кофе.
Дудкина с Лососининой удалились.
Бежецкий и Крюковская остались вдвоем.
XV.
– Скажите, что все это значит?
– сдержанно-холодно начал он.
– Я очень удивлен, после того, что произошло вчера, нашему свиданью, Надежда Александровна, и вашей мнимой болезни.
В голосе его прозвучала насмешка.
– Нам теперь некогда, Владимир Николаевич, - порывисто отвечала она, - долго разговаривать и рассуждать. После поговорим. Теперь я должна вам скорее объяснить, что сейчас сюда приедет мадам Дюшар.
Владимир Николаевич даже вскочил с места.
– Это не должно вас застать врасплох: приготовьтесь и скажите, что мне надо говорить...
– продолжала она.
– Мадам Дюшар? У вас? Что все это значит? Я, я здесь при ней, зачем?..
– уставился он на нее.
Она смутилась.
– Я, я... Да что долго говорить... Я так не могу... Я не помню сама, что вчера делала. Надо все исправить.
– Не поздно ли спохватились, Надежда Александровна?
– с горечью спросил он.
– Нет, не поздно! Все можно исправить при поддержке мадам Дюшар, и я все исправлю. Не ожидала я, что она ко мне поедет, и это добрый знак. Значит, можно будет надеяться все переменить.
– Да что переменить-то? Оскорбив человека, надругавшись вдоволь над его самолюбием - и справлять. Странно что-то!
– горько улыбнулся он.
– Нет, не странно. Вы сами во всем прошлом виноваты, зачем мало делом занимались, за что меня оскорбили?
– пылко заметила она.
– Ну, об этом не будем говорить, - перебил он ее.
– Почему и зачем? Случилось так, и не я виноват, и теперь не вернешь. Вы позвали меня затем, чтобы упрекать, не так ли?
– снова с горечью добавил он.
– Не упрекать я вас позвала, а поправить беду - вспыхнула она.
– Сами же напортили, да поправлять. Не верю я вам. Вы мне главное зло нанесли.
Слезы брызнули у нее из глаз.
– Не, не сердитесь на меня... Я виновата... Простите мне... Вы не знаете, что я вынесла за эти дни. Какую ужасную борьбу сама с собой, измучилась душой. Простите!
Она зарыдала.
Он стоял посреди комнаты, смотрел на нее и молчал.
– Прости меня, - продолжала она, прерывая слова рыданиями, - если бы ты знал, как я тебя любила, если бы ты мог понять, чем ты был для меня... Я точно в угаре ходила... Месть... тоже упоение и опьянение... точно не я все это делала... Не помню ничего. Я больна, нравственно больна... Пожалей хоть меня... Я страшно страдала. Ты, Бог тебя знает, что делал, а я все видела, знала, молчала и одна со своими мыслями обезумела... В душу-то закралось, что не дай Бог тебе испытать.
Она упала ничком на диван, на котором сидела, и зарыдала еще сильнее.
– Прости меня, если я, не помня себя, тебе вредила... Пожалей, пожалей меня...
– Опомнитесь, Надежда Александровна, - заговорил он, наконец, строгим тоном, подойдя к ней, - не делайте еще большего скандала. Сейчас к вам приедет Нина Николаевна, а вы на что похожи...
Она опомнилась.
– Ах да! Я и забыла.
Она вскочила с дивана, хотела подойти к зеркалу, но зашаталась и не подхвати ее Бежецкий - упала бы на пол. Он бережно положил ее снова на диван.