Госпожа генеральша
Шрифт:
— Умойся, — прошипел почти беззвучно Евгений. — Не травмируй парня своей опухшей физиономией.
Анна, как сомнамбула, подошла к раковине и плеснула в лицо ледяной водой. Дух перехватило, но слезы вроде бы прекратились. В этот момент в кухне появился Шурка:
— А пожрать в этом доме дадут? — весело спросил он.
Заплаканных глаз матери сын то ли не заметил, то ли не пожелал замечать. В данный момент его интересовала только еда.
Евгений из кухни не выходил, словно чего-то выжидал. Чего именно, Анна поняла, когда тарелка перед сыном опустела.
—
Анну словно ударило в грудь чем-то тупым и тяжелым. Она бессильно опустилась на табуретку. Значит, они это уже обсуждали, и Шурик ничего не имеет против того, чтобы уехать с отцом. Значит, она для него уже действительно больше ничего не значит? Или он ее вообще не любит, как и Евгений?
— Ну, мам, чего ты? — нахмурился Шурка. — По-моему, отец клево все придумал. Прикинь: от армии косить не придется, с учебой — без проблем, со всем остальным — тоже. Что я в этом совке забыл?
— Меня, — ровным голосом сказала Анна.
— Ну мам, ну, какая ты… Я буду приезжать на каникулы и вообще… Тебе же легче будет. А мне отец машину купить обещал, здорово, правда? Ты же не купишь… И у меня наконец будет отдельная комната, а не этот чертов закуток…
— Так, — по-прежнему спокойно сказала Анна, — я вижу, вы все уже обсудили, продумали и решили. О чем же вы тогда со мной беседуете? Мы с отцом разводимся, я остаюсь здесь, потому что вам не нужна, вы уезжаете. Что вы хотите, чтобы я плясала от радости на столе? Или кинулась вас обнимать со слезами восторга?
— Аня, — чуть повысив голос сказал Евгений, — по-моему ты…
— Что — я? Не волнуйся, скандала не будет. И развод я тебе дам, и Шурика отсуживать не собираюсь. Он действительно уже взрослый, а насильно мил не будешь. К тому же разве можно колебаться в выборе между родной матерью и мачехой с машиной и отдельной комнатой? Даже смешно.
Шурик набычился и пробормотал себе под нос:
— Конечно, обо мне никто не думает. А если с тобой что-нибудь случится, как я тут буду?
— В смысле, если я умру? — поинтересовалась Анна.
— Но ты же практически инвалид.
— Это тебе папа сказал? — ровным голосом спросила Анна.
— Да все говорят! — взорвался Шурик. — И как мы тут будем на зарплату твою копеечную? Мне перед ребятами стыдно, я словно детдомовец какой-то…
— Хорошо, — все так же неестественно спокойно сказала Анна. — Ты поедешь с отцом и не будешь как детдомовец. Я останусь здесь со своей «копеечной зарплатой» и, думаю, выживу. Если я правильно понимаю ситуацию, за границей я вам не нужна ни под каким видом. Ладно. Жалею только об одном…
— О чем? — сухо спросил Евгений. — О том, что вышла за меня замуж или о том, что родила ребенка?
— О том, что выжила после операции. Тогда вы могли бы не просто спокойно уехать, но и избежать хлопот с разводом, и квартиру продать — все-таки стартовый капитал. Ну, извините, если что не так. А теперь я пойду лягу, устала.
Ее уход из кухни сопровождался полным молчанием. То ли сказать было нечего, то ли они уже вычеркнули ее из своей
Как ни странно, слез у нее не было. И боли особой она не ощущала: словно вся находилась под воздействием какой-то мощной анестезии. Только много позже она поняла, что в этот момент организм включил все свои защитные силы, чтобы не дать ей сойти с ума или покончить с собой. Точнее, он ее просто отключил — на время. Во избежание, так сказать, короткого замыкания и пожара с непоправимыми последствиями.
Как прошли следующие три месяца, Анна никогда не могла толком вспомнить. Разводили их по доверенности, которую она молча подписала вместе с другими бумагами, в том числе отказом от каких-либо моральных и материальных претензий к бывшему супругу и согласием о предоставлении полной свободы совершеннолетнему сыну.
Инна, периодически звонившая, сначала пыталась как-то Анну раскачать, пробудить от этой неестественной спячки, заставить бороться за свои права:
— Он обязан выплачивать тебе содержание, — яростно втолковывала она приятельнице. — Или выплатить компенсацию за то, что ты уступаешь ему все права на сына. Ты ему просто подарок делаешь из-за гордыни своей дурацкой или уж не знаю, чего там…
— Оставь, Инна, — наконец не выдержала Анна. — Сыном я торговать не собираюсь, а от Евгения мне ничего не нужно. Он меня предал. И виновата в этом только я, ты сама мне миллион раз твердила, что я избаловала своих мужиков. Теперь нужно платить по счетам.
В конце концов, Инна махнула рукой и добилась только того, что после закрытия больничного Анна получила бы оплачиваемый отпуск на предыдущей работе и такой же отпуск, можно сказать, авансом, в издательстве. То есть сделала так, чтобы в эти тяжелые дни приятельнице не пришлось «вливаться в новый коллектив» и совершать трудовые подвиги.
Прежний начальник тоже проявил непонятный альтруизм и осчастливил уже бывшую подчиненную бесплатной путевкой в подмосковный санаторий «по профилю заболевания». Это было действительно благодеянием: больше всего в те дни Анне хотелось оказаться где-нибудь подальше от дома. Ей было безразлично, как без нее обойдутся: пусть привыкают.
Весна в том году была ранней и удивительно теплой: деревья зазеленели уже в начале апреля. Санаторий, когда-то ведомственный, а теперь неизвестно чей, представлял порядком запущенный особняк на краю то ли парка, то ли леса, и находился в трех километрах от ближайшего поселка с магазинчиком и прочими благами цивилизации.
А до железнодорожной станции нужно было добираться рейсовым автобусом, который теоретически ходил трижды в сутки, а практически — когда водителю заблагорассудится. Словом, такую глушь еще надо было поискать, зато Анне достался одноместный номер — крохотный, от силы восемь метров, с основными удобствами в конце длинного коридора. Зато была довольно удобная кровать, черно-белый, неизвестно как уцелевший телевизор, ловивший только два канала, и — главное — небольшой балкончик, выходящий на сосновый бор.