Госпожа Гидра

Astrum

У него болела спина, и вместо того, чтобы закармливать его обезболивающими или морозить в криогене, она делала ему массаж, поила теплым молоком и читала сказки. Поэтому Баки помнил 45-ый почти так же хорошо, как Стива.

Вот только Стив совсем недавно предотвратил конец света, не дав городу улететь в космос. Ему не сдались проблемы ГИДРы, которые Баки, несомненно, навлек бы, если бы пришел к Стиву. Он не пришел. А она к нему пришла, она… за ним пришла, совсем как тогда, чтобы забрать его из цепких щупалец. Она лечила его и поила молоком, она была рядом с ним.

Баки трудно было примириться с мыслью, что ему все это не снится, поэтому сначала он

пытался игнорировать. Думал, что крики с соседнего подобия кровати скоро утихнут, и он проснется в какой-нибудь камере или сразу в кресле для обнулений, отплевываясь от ледяной воды, которую на него выльют, чтобы привести в сознание. Он пытался отрицать, потому что видел, ну или верил, что видел, как ее убивали, самим фактом ее смерти загоняя в его подкорку одно из кодовых слов. Баки пытался изо всех сил не купиться на подлый обман, но это было так сложно… так невыносимо тяжело и нестерпимо больно.

В заброшенном доме в богом забытом нигде, обследовать которое Баки пока физически не мог себе позволить, было холодно и сыро, матрас весь пропах плесенью, снаружи голодным волком-одиночкой выл ветер, и снилось ему совсем не то, что могло бы помочь согреться. Раздельно спать в таких условиях согласно элементарным законам выживания было противопоказано, но она не шла к нему, а он не звал. И не смел напроситься. Хотя первый раз, когда они оказались в одной постели, случился семьдесят лет назад именно по такой причине: Баки замерз, и самым быстрым способом его согреть было поделиться теплом тела.

Они спали вместе и делились не только теплом, это Баки помнил особенно хорошо, невзирая на все попытки забыть.

Вот сейчас она сидела рядом, живая, и Баки так хотелось, чтобы все случилось, как в 45-ом.

Она убирает руки, чувствуя его напряжение, и он, пользуясь моментом, перекатывается на спину, чтобы видеть темный силуэт на краю матраса. Ничего не объясняя, он просто хватает ее за руку и с силой тянет на себя, роняет себе на грудь так, что ее выпирающая ключица в ночной тишине громко ударяется о металл протеза.

В темноте детали внешности скрывались, взгляда было не прочесть, и какое-то время она пролежала на нем в немом шоке, ощущая теплоту близкого дыхания. Потом ее настигли последствия кошмара, события последних недель и всех семидесяти лет ада, и она вскинулась, предплечьем зажав его шею.

– Зачем ты вернулся!? – она кричит на пределе легких ему прямо в лицо. – Ты должен был спастись тогда! Обязан был! У тебя был шанс! – она седлает его и свободной рукой как попало бьет по груди. – Ты должен был бежать! Бежать и не оглядываться! – она бьет снова и снова, в какой-то момент попадает по металлу, от чего удар возвращается отдачей, но ей все равно, и онемевшей рукой она продолжает бездумно колотить его грудь. – Ты сукин сын! – удар.
– У тебя! – удар.
– Был! – удар.
– Шанс! – на очередном замахе он ставит блок левой, и ее предплечье сжимается в тисках металлических пальцев. Она кричит от ярости и боли, пытается ударить другой рукой, но и ее Барнс умело блокирует. Она брыкается на нем еще какое-то время, рыча на каждое движение, как загнанная в ловушку львица, потом гортанные рыки становятся всхлипами, в которых через раз слышны ядовитые оскорбления на русском, затем всхлипы превращаются в тихий плач, и она бессильно падает Баки на грудь.

На одно ничтожно короткое мгновение Барнсу странно осознавать, что кто-то еще в новом столетии способен испытывать схожую с его боль, но потом он вспоминает, что они ровесники, и все само собой встает на места.

Баки

обнимает дрожащее тело, сильнее прижимаясь кожа к коже в попытке разделить на двоих живое тепло. Баки гладит короткие волосы. Баки натыкается пальцами живой руки на шрамы от импланта на спине и вслепую изучает их чудовищный рисунок, на краю сознания спрашивая себя: а болят ли они? Баки ткнется губами ей куда-то во влажный висок и целует разгоряченную кожу, нашептывая абсолютную бессмыслицу на невоспроизводимой смеси языков.

Он вспоминает, что она кричала во сне, перебирает услышанное и осмысливает значение, после чего зовет ее по имени. Не псевдонимами и кличками, даже не тем именем, которое она выбрала для себя сама, пока еще имела на это право – он зовет ее настоящим, единственно правильным именем, которое, вполне возможно, семьдесят лет спустя знал лишь он один.

– Эсма, - шепчет Баки и не ждет ответа. – Эсма… - повторяет он, катая запретное имя на языке, царапая буквами небо, пока, в конце концов, не решается использовать то, что невольно подслушал: - Ты моя Вдова. Ты Гидра, пленившая мой разум. Но лишь мой. И я лишь твой Солдат. И пусть от этого факта каждый из тех, кому мы не достались, перевернется в гробу. Пусть они сорвут себе глотки, пытаясь добиться справедливости у могильных червей.

Она молчит, лишь хрипло и горячо дышит ему в грудь.

– Твоя Диана, - она вдруг мажет губами по его груди и целует там, куда совсем недавно била. – А ты мой Баки, - она снова его седлает, прокладывает дорожку из поцелуев к левой стороне, к жесткой границе из шрамов, лучистым венцом обрамляющих стык плоти с металлом. У Баки вырывается задавленный выдох, слишком громкий в ночной тишине, но он его не слышит. Последний раз, не считая случайных контактов тело к телу в толпе, его касались только сапоги и приклады гидровской опергруппы и руки гидровских лаборантов, готовящих Солдата к обнулению.

За все время самоволки он не завел ни одного знакомства, в перерывах между ломками по препаратам, в извечных бегах на опережение и попытках угадать, где в его теле спрятан очередной «жучок» крайне плохо получалось думать о чем-либо постороннем. Кроме того, как Солдата, его обучали игнорировать как необходимости, так и желания тела, поэтому фантазия о сексе у Баки прямо сейчас имелась одна-единственная, и ей было без малого семьдесят лет.

– Баки…

Баки вздрагивает всем телом и жмурит глаза, ловя ощущения от одного только звучания своего имени на чужих губах. Совершенно несексуальная и несоответствующая происходящему мысль бьет его осознанием, что еще совсем недавно он был полумертвым расходным материалом в секретной лаборатории, а теперь он здесь, его член стоит как каменный, и побоку ему криогенная заморозка, электрошок и все прочие, прошедшие через его вены химикаты.

Они не меняли позы, обоих более чем устраивала та, что была. О Боги, как же многое она напоминала!

Она насадилась, как тогда, совсем чуть-чуть, на пробу, чтобы изучить его реакцию. Тогда Баки не проявлял особого интереса к процессу, потому что удовольствие плохо вписывалось в его тогдашнюю исковерканную картину мира. Нынешний Баки, переживший намного больше нечеловеческих зверств, оказался слишком нетерпелив, чтобы тратить время на прелюдию. Она хотела растянуть для него удовольствие, как раньше, как он любил. Но Баки слишком торопился, боясь проснуться от своих фантазий, он больше не брезговал пользоваться бионикой, как раньше, поэтому теперь схватил ее за бедра сразу обеими руками и рывком насадил до конца.