Госпожа трех гаремов

Сухов Евгений Евгеньевич

— Да, хочу! Не забывайте, мусульмане, что эта земля проклята! И каждый, кто на нее ступит, не сможет замолить этот грех даже в аду!

— Но от Круглой горы полдня пути до Казани! Мы вынуждены будем отбить у царя Ивана эту гору, иначе нам несдобровать! — настаивал улан.

— Гяуры не задержатся там! — резко возражал Кулшериф. — Вот увидите, правоверные, Аллах пошлет на них свой гнев! Он уничтожит их корабли, разметает по Казанской земле бревна, которые они привезли с собой, а их самих уничтожит!

— Ты заблуждаешься,

Кулшериф, ничего такого не произойдет! Они построят на Круглой горе город, и Казани придет конец! Но что скажет Сююн-Бике? — повернулся Кучак к повелительнице.

— Я не хотела бы нарушить казанских обычаев, — негромко заговорила ханум. — Но у нас нет другого выхода, мы должны отправить воинство на Круглую гору, даже в том случае, если там каждый камень проклят Аллахом.

Она поднялась со своего места и, ни с кем не прощаясь, вышла. В наступившей тишине зашуршали ее атласные одежды.

Две просьбы Сююн-Бике

Ночью Сююн-Бике хотела забыться в ласках. И Кучак восторгался своей госпожой и богиней. А потом пришла блаженная истома, и женщина, мягкая и податливая, уснула на шелковых голубых покрывалах.

Утром Сююн-Бике проснулась от легкого прикосновения, так мог притронуться только мужчина — уверенно и нежно. Кучак был уже одет в казакин, в руках он держал саблю. Он не желал обидеть свою госпожу неожиданным уходом, надо проститься. Кто знает, что ждет его в долгой дороге.

— Посиди со мной немного, — попросила Сююн-Бике.

Улан покорно присел рядом.

— Ты едешь в Крым?

— Да. Меня ждет Девлет-Гирей. Я буду просить у него помощи.

— У меня к тебе будет просьба. — Женщина вдруг потянула на себя голубое покрывало. Так поступает юная наложница, стыдясь алчных взглядов престарелого господина. — Береги себя.

После утренней молитвы бике пригласила в ханский дворец Кулшерифа.

Престарелый отпрыск Мухаммеда робко переступил порог женской половины дворца, выложенной оранжевой мозаикой — цветом смирения и покорности. Сююн-Бике сидела в окружении рабынь на высоких красных подушках. Девушки, заметив Кулшерифа, прикрыли рукавами нижнюю половину лица и по знаку госпожи поспешно удалились в соседнюю комнату.

— Ты хотела меня видеть, Сююн-Бике? — Старик присел на высокий золоченый сундук, и пальцы беспокойно забегали по острому краю его крышки.

— Как твое здоровье, уважаемый сеид? — ласково спросила госпожа.

Кулшериф привычным движением ухватил кончик бороды в ладонь, а потом развел руками:

— Мы сами и наши дни целиком находятся в руках всемогущего Аллаха! Вижу я, что у тебя ко мне разговор непростой, не томись, бике, спрашивай!

— Ну что ж… Знаешь ли ты на Каме то место, что урусы называют Чертовым Городищем?

Сеид согласно кивнул.

— Там живет колдун. В народе говорят, что он умеет предвидеть судьбу. Я бы хотела

знать, сумеем ли мы одолеть царя Ивана. Ты должен поехать к колдуну и спросить его об этом!

Сеид пристально взглянул на собеседницу. Уж не потешается ли бике над стариком?! Но Сююн-Бике говорила серьезно, она внимательно смотрела на сеида и ждала его ответа. «Чтобы мусульманин, отпрыск самого пророка Мухаммеда, пошел на поклон к язычнику?! Что скажут правоверные? А как к этому отнесется султан Сулейман?!»

— Тебе это очень важно, ханум?

Голос Кулшерифа был спокоен. Он ничем не выдал своего раздражения. Долгая и непростая жизнь наложила отпечаток на его лицо, которое сделалось непроницаемым.

— Да.

— Хорошо, Сююн-Бике, я выезжаю завтра же!

Он поднялся и, не прощаясь, шаркающей походкой старца удалился с женской половины ханского дворца.

Сеид и колдун

Утром повозка Кулшерифа, запряженная тройкой гнедых лошадей, в сопровождении тридцати вооруженных всадников и полутора десятков мурз выехала через Ханские ворота.

К полудню Кулшериф приказал остановиться в сосновом бору, недалеко от развалин города Булгара.

Мимо, не обращая внимания на сеида, проходили странники. Они направлялись туда, где в глухом бору, уйдя от суетливого и надоедливого мира, жил отшельник. Кулшериф долго смотрел вслед каждому страннику. А они брели не оглядываясь, словно не замечали вооруженных всадников и мурз, нашептывающих суры.

— Аллах не простит! — провел ладонями по лицу Кулшериф. — Но пусть будет так, как суждено…

В том году май выдался теплый. Природа, не скупясь, одаривала людей солнечными днями. И уже всюду на лугах и в оврагах потянулись к солнцу травы. Вокруг было светло и чисто.

Кулшериф некоторое время стоял в весенней, кружащей голову траве, вдыхал аромат соснового бора и дурманящих ландышей. Мурзы не посмели нарушить одиночества сеида; повернувшись лицом на восток, отбивали поклоны всемогущему Аллаху. Наконец Кулшериф тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— Мы останемся здесь на десять дней. Будем вымаливать прощение у Аллаха за то, что идем к язычнику… Думаю, что Аллах поймет нас и простит, а теперь настало время молитвы!

Стоявший рядом мурза достал из повозки мягкий коврик и с благоговением положил его перед сеидом. Кулшериф опустился на колени и, позабыв обо всем, долго молился.

По воле сеида и с одобрения мурз все присутствующие дали обет: на десять дней отказаться от пищи и проводить время в молитвах, — только тогда, быть может, Аллах их простит…

Среди многовековых сосен, при свете луны видны были сгорбленные спины мусульман и слышалось извечное:

— Во имя Аллаха, милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, господину миров, милостивому, милосердному…