Госпожа трех гаремов
Шрифт:
Следующим днем начиналось светлое Христово Воскресенье. Пасха.
Дьяк Иван Выродков собрал мужиков, щедро одарил их рублем, а потом, не гнушаясь высоким саном, поклонился в ноженьки мастеровым:
— Спасибо, государи, от царя и великого князя Ивана Васильевича! В срок город ставлен. Ну а теперь гулять! Завтра для вас князь Ушатый пива повелит выставить, и черного, и белого, а от себя я браги поставлю.
Холопы одобрительно загудели, благодарили за щедрое угощение:
— Спасибо, батюшка, уважил! Может быть, еще и водочки бы добавил? Мерзло вокруг,
Иван Выродков не возражал:
— Будет вам и водка, мастеровые. Гуляйте себе!
Всю Светлую седмицу холопы заслуженно отдыхали: пили черное пиво, угощались наливкой, весело христосовались между собой, крестились на купола, которые еще не успели освятить, и черпали большими медными ковшами из бочек водку.
Пролетела пасхальная неделя. Кончился праздник. Наступила пора святого похмелья. Пометив каждый венец углем, мужики по бревнышку уложили и церкви, и дома, и стены будущего града в плоскодонные струги, которые по большой весенней воде должны были поспешить вниз, к заколдованной Круглой горе.
Иван Выродков уже получил от государя грамоту, в которой ведено было со всем градом и с черными людьми спускаться к Нижнему Новгороду, а там, дождавшись касимовского царя Шах-Али, спешить к устью Свияти. Там и быть граду.
На земле басурманов
Шах-Али уже находился в пути. Сопровождали его два главных воеводы — князь Булгаков да родной брат жены царя Ивана Данила Романович.
Струг касимовского царя, выделявшийся зеленым стягом, мягко скользил по быстрой и мутной вешней воде. Бок о бок на стругах, украшенных хоругвями с ликом Спаса, плыли бояре. А следом, вытянувшись на добрый десяток верст, тащилась остальная флотилия.
Было спокойно. По берегам Волгу тесно обступал густой сосновый лес. Тишь подчас беспокоил рев изголодавшегося за зиму медведя, или в чаще, гулко, наводя страх на мелкого зверя, ухал в ночи глазастый филин.
Позади оставались русские деревеньки с крепкими избами, которые, как горох, рассыпались по склонам, спускаясь к самой воде. Уплывали за горизонт богатые села с красавицами-церквами на высоких берегах. Видно их было за несколько верст. Они медленно скрывались за зелеными сосновыми борами.
Струги уверенно пересекли границу Казанского ханства. Показались первые татарские аулы. Из пятистенных, как и на Руси, добротных срубов на берег выскочила в овчинных тулупах и мохнатых малахаях [54] веселая ребятня. А распознав на стругах Христово знамя, с воплем разбежалась по сторонам. И вот аул уже казался вымершим, только из закопченных труб тонкими струйками в сторону реки тянулся серый дым, чтобы затем раствориться в утренней дымке.
Шах-Али поднялся из душного трюма на палубу и с удовольствием вдохнул свежий утренний воздух.
54
Малахай — шапка на меху с широкими наушниками.
Круглая гора появилась из-за поворота неожиданно. Сначала показался крутой, почти отвесный каменистый склон, поросший низкорослым боярышником, а потом перед взором предстали
Паруса на стругах были убраны. Под громкую команду сотника гребцы дружно налегли на весла.
— И — взялись, мужики! И — еще раз!! — голосисто помогал князь Юрий Булгаков.
Струги подставляли крутые и высокие борта быстрому течению, которое толкало их к каменистому берегу. Мягко зашуршал голыш о жесткие днища судов, и они замерли у высокого берега.
— С татарами бы здесь не повстречаться! — забеспокоился Данила Романович.
— Государь не случайно это место присмотрел. Нет здесь татар, — утешил воеводу стоявший рядом касимовский царь. — Места эти прокляты, потому здесь они не селятся!
Суда спешно разгружались на каменистый берег.
— Царь, — обратился Данила Романович к Шах-Али, — тебе ответ перед государем держать, значит, и слово твое первое, а потом, места эти мы и не ведаем. Где стены ставить думаешь?
— На самой вершине, — уверенно отвечал татарин. — Там место поровнее, а дальше спуск крутой. С этой стороны не взять города. А с другой стороны — озера да болото.
— Ну что ж, с Богом! За работу! — перекрестился воевода.
Царь отошел в сторону и, повернувшись к восходу, провел желтыми ладонями по лицу:
— Аллах, всемогущий и милостивый, не отступись от раба своего грешного, — молил Шах-Али. — Прости меня…
За работу взялись весело, никто не желал оставаться в стороне — стрельцы выкатывали на пустынный берег тяжелые бочки, мастеровые стаскивали с палубы доски. Не удержались от общего веселья даже воеводы: поскидав с себя праздничные парчовые кафтаны и поплевав на ладони, они взялись за топоры. Вместе со всеми, позабыв про высокий духовный сан, работал и епископ Гурий. Сменив архиерейское одеяние на грубую монашескую рясу, он подставлял крутые, налитые силой плечи под тяжелые доски, будто простой чернец. [55]
55
Чернец — монах.
— Взялись, православные! Взялись дружнее! Еще раз! Еще смелее! — слышался его задорный бас. — Вот так… еще немного!..
И холопам стало ясно, что архиерей одного с ними корня. Может и на клиросе псалмы петь, а может и вот так запросто плечом к плечу таскать неподъемные бревна, валить древний лес.
Шах-Али вместе с воеводами поднялся на самую вершину. С этого места хорошо просматривалась свияжская пойма, залитая водой. По другую сторону горы текла Волга. Текла она широко, и не было ей ни конца ни края.
— Казань там! — махнул рукой царь Шах-Али вниз по течению. — Верст тридцать отсюда будет.
Столица ханства была совсем рядом. Дай волю гребцам, и к обедне они догребут до басурманова града. А там, как Господь распорядится!
— Вот крепость построим, а потом по указу государя и пойдем на ворогов, — сказал Данила Романович. — Спешить бы нам надо, до темноты бы выгрузиться, а то и народец притомился.
Когда место под город было очищено от леса, отец Гурий созвал мужиков. Зазвучало церковное пение, до которого епископ был охоч.