Госпожа ворон

Машевская Анастасия

Потом помолчал, давая Сагромаху время осмыслить услышанное, и добавил:

— Я бы даже сказал, сильным людям любовь нужна особенно.

Маатхас отвернулся от сада, оперевшись на парапет по примеру Гистаспа. Цокнул, поджал губы.

— Бансабира всерьез верит, что любовь превращает человека в ничтожество. Вы можете доказать ей обратное.

Маатхас сначала кивнул, будто соглашаясь взяться за дело, уже обдумывая детали, а потом вынырнул из глубины измышлений:

— Давно ты зовешь ее по имени?

— В общении с ней — никогда, —

просто ответил Гистасп. — Если бы я мог звать ее по имени, я бы не искал помощи у вас. Но Бансабира — тану одного из двенадцати великих военных домов, а я лишь пес у нее на поводке. Собака может быть лучшим другом, если вы не знали, но собака не греет ночами простыни.

Маатхас повернул голову, всматриваясь в Гистаспа озадаченно. Насколько серьезно от сам относится к Бану? Насколько серьезно и насколько иначе, не так, как он, Сагромах? Сколько времени размышлял обо всем этом? Почему размышлял обо всем этом? Столько усилий не тратят на человека, который ничего не значит.

— Хватит быть порядочным, тан, — наконец, посоветовал Гистасп, наблюдая за Маатхасом, в лице которого читалась самая бурная смесь чувств — от восхищения и озабоченности до негодования и недоверия. — Вы храните уважение к покойному тану Сабиру, но разве не он был причиной вашего одиночества? Сама судьба дала вам шанс, который бы никогда не представился, будь Свирепый жив.

Маатхас вздернул бровь и, будто осознав, выпрямился, развернулся, сделал шаг, встав четко напротив Гистаспа и заставив, тем самым, выпрямиться и его. Альбинос оттолкнулся от парапета, вытягиваясь нехотя. С видом, будто спрашивал: что такое? Неужели то, что я сказал, не самоочевидно?

Непроизвольно Сагромах повел головой: пожалуй, теперь ясно, отчего Гистасп так внимателен к Бану. И хорошо, что он на ее стороне, а не против, ведь помимо этой невыносимой привычки издеваться над собеседником с невозмутимой или высокомерной физиономией, присущей им обоим, Гистасп превосходит Бансабиру опытом прожитых лет. С таким воевать было бы еще сложней.

— Как давно ты задумал этот разговор? — наконец, спросил Маатхас, не столько из интереса, сколько просто для того, чтобы что-то сказать.

Гистасп облизнулся, потер губу пальцем, глядя немного в сторону, и оскалился без ответа.

* * *

Дайхатт, болтая на самые разные пустячные темы, не давал Бансабире отделаться от него до того самого танца весны: потащив таншу за руку, Аймар позвал смотреть его вместе. Подал женщине вина, хотя Бансабира уже краснела в щеках и старалась больше не пить.

Они расположились на нейтрального — не черного и не пурпурного — цвета подушках, за столом, заставленным сладостями. Музыканты перегруппировались и теперь расселись в две строгие линии, образуя прямые углы по отношению к помосту раманов. Все притихли.

Затянула двойная флейта — ноту тихую, в среднем регистре, как первое слово в длинной песне сказителя. Потом флейтист взял несколько тонов подряд

вверх, выплел музыкальный узор, подобно тому, какой очерчивает сорванный ветром лепесток каштана, опадая на землю. Раздался двойной щелчок трещотки, и несколько барабанов ворвались в звуковое кружево гулкой дробью четкого ритма. Перед празднующими, сияя и высвечиваясь в лучах проникающего дневного солнца, яркими огнями вспыхнули цветастые платья танцовщиц. Они закружились, и по залу прокатился вздох изумления. Они сделали мягкий выпад назад — и зал замер от красоты. Они прогнулись в стороны, акцентируя впереди выступающую солистку — и Бансабира затаила дыхание.

Волосы девушки были перетянуты жемчужной нитью так, что на лбу меж одинаковых бусин красовались самоцветы тех же размеров: лазурит, опал, малахит, гранат и чароит.

Синий, белый, зеленый, красный, фиолетовый. И свободная первая позиция, быстро прокрутила в уме Бансабира, нахмурившись. От Дайхатта это не укрылось.

— Госпожа? — он мягко положил ладонь поверх ее руки, но едва успел задеть, прежде чем танша отстранилась. Не до него сейчас.

— Простите, тан…

— Вам не хорошо? — участливо поинтересовался Аймар, не сумев скрыть в голосе некоторую раздражительность.

— Немного, — отозвалась Бану и выцепила глазами Гистаспа. Тот болтал с соотечественниками и северянами Маатхаса в углу зала, но, почувствовав на себе взгляд, что-то бросил Хабуру, поспешил навстречу.

Они пересеклись где-то в середине пути. Бану быстро забыла про брошенного Дайхатта, только кивнула в сторону ближайшего выхода, и Гистасп с готовностью, уступив танше первый шаг, пошел следом в сад. Оказавшись на улице, Бансабира не стала идти далеко.

— Пошли за тем слугой, — бросила через плечо. — Быстро.

Гистасп исполнил, ткнув стражнику у дверей пальцем в мелькавшего среди гостей посланца Юдейра.

— Что такое? — генерал мгновенно уловил настроение госпожи и тоже нахмурился. На всякий случай.

— Что-то не так, — невнятно объяснила Бансабира, ощущая, какую злую пакость играет вино с ее способностью мгновенно соображать. — Расскажи пока про герольда.

— Слева направо были зеленый, фиолетовый, белый, красный, синий и черный, — отрапортовал Гистасп собраннее, чем можно было ожидать от захмелевшего. — Что это значит?

— Потом обсудим, — отозвалась Бану: подоспел слуга с разносом — и серьгой Рамира в ухе.

— Первая степень важности? — строго спросила Яввуз. — Где новости о предмете первой степени важности? О четвертой? И где Юдейр?

Слуга отвел взгляд, поджав уголок губ с беспокойством в лице.

— Это все, что нам удалось донести до вас, — сказал он, наконец. Помрачнел, поднял на Бану тяжелый взор.

— Что это значит?

Мужчина украдкой огляделся:

— С Тиглатом, думаю, понятно: следить за перемещениями первого номера Храма Даг, не попавшись, почти невозможно. Если только ты не сам семи пядей во лбу.