Госпожа ворон
Шрифт:
— Да, — обреченно вздохнул Кхассав, — с законом придется обождать, пока не займу трон. Уж там я внесу пару поправок.
— Право, ахрамад. К чему вам менять закон, если в вашей власти и так получить любую женщину.
— Так уж и любую, — надулся Кхассав. — Вы вон уже четверть часа отказываетесь.
Бансабира посмеялась снова: не стоит, конечно, забывать, что он Яасдур, но в конце концов, собеседник неплохой.
Пока танша рассуждала о натуре наследника, тот уже непозволительно сократил расстояние между ними и чуть наклонился, доверительно
— Ну пожалуйста, тану Яввуз, подыграйте мне немного. Джайя ухитрилась приревновать меня к вам, даже зная, что мы не встречались ни разу. Знаете, как досаждают такие выходки?
Бансабира совсем по-девчачьи прыснула.
— Судя по всему раманин в положении, будьте снисходительны, — отстраняясь, посоветовала танша.
— То есть подыгрывать мне вы не будете?
— О, просто нет нужды. Ваш план сработал, и раманин уже идет сюда с самым свирепым своим видом, — улыбнулась Бану. — Мое почтение, ахрамад.
— Зовите меня Кхассав, Мать лагерей.
— Что ты делаешь, Кхассав? — зашипела Джайя, подойдя к мужу. — Ты же знаешь, как твоя мать…
— Моя мать — дура, — жестко, без тени улыбки оборвал мужчина, и Джайя попятилась, безошибочно узнав перед собой того свирепого и неуступчивого хозяина, который однажды настиг ее в спальне. — Как и ты, — он оттолкнул жену в плечо, привлекая внимание окружающих.
— Кхассав, — Джайя потянулась рукой и, понимая, что устраивать скандал — ужасная затея, засеменила за мужем. — Да подожди.
Но Кхассав не ждал, решительно приближаясь к помосту, где восседала державная и такая глупая мать.
— Что ты собираешься…
Кхассав обернулся, больно схватив Джайю за руку. Та поежилась, отводя глаза вниз: сил смотреть в лицо ахрамада, свирепое, жадное, опасное, как у зверя, не нашлось.
— Исправлять ваши ошибки.
Он, отбросив руку супруги, снова размашисто зашагал к помосту, а потом вдруг остановился, оглянулся:
— Это ведь она привезла тебя сюда? Почему вы не подружились?
— Что? — недоуменно воззрилась раманин. — С Бансабирой? Но раману Тахивран…
Кхассав почернел в лице от одного имени матери и махнул рукой.
— Заткнись.
Бансабира на любезность уже не отозвалась, теряясь в толпе празднующих и принимая вид скорее задумчивый. Где-то тут она видела Гистаспа с Сагромахом. Куда они делись?
— Тану Яввуз, — раздался деловитый голос сбоку. Бансабира обернулась:
— Тан Дайхатт, — вежливо склонила голову на полдюйма.
Аймар улыбнулся Бану в ответ, а потом непроизвольно сполз взглядом с лица женщины на оголенные шею, плечи, покатые бедра и обнаженную кожу ноги. Сглотнул, взметнул взор снова вверх и вышептал безотчетно:
— Вы чудесны сегодня.
Краем глаза он глянул на дочь рамана и раману, сидевшую недалеко от матери. За успех в подавлении бунта Тахивран пообещала ему, Дайхатту, руку дочери. Девушка вполне симпатичная, признал Аймар сразу, но почему сейчас кажется настолько невыразительной?
— А вы слишком расчетливы, чтобы
— Напрасно, — в тон ответил Аймар. Кажется, не обиделся. — Я вполне искренен. — Здесь очень шумно. Прогуляетесь со мной в саду? — он подал руку. Бансабира облизнулась, медля с ответом. Огляделась, словно это могло помочь с решением. Ох, не до него сейчас. Но ведь ее выбор должен определяться и между ним тоже. С его-то тридцатью тысячами под стягами…
Женщина вложила руку, украшенную по запястью тонкими нитями золотых браслетов, исключительно в форме жеста. Едва Дайхатт расценил его, как согласие, Бану, шагнув к ближайшему выходу в сад, сцепила руки перед собой.
— О, танши нет? — Гистасп почему-то подошел к Маатхасу.
— Как видишь, — протянул тот весьма философским тоном, глядя, как Бану разговаривает с Тахивран.
— Умыкнули из-под носа, — вполголоса прокомментировал альбинос взгляд Маатхаса. Тот усмехнулся. — Собственно, это даже неплохо, — вдруг не по-своему деловым тоном добавил Гистасп. — Давно хотел поговорить с вами, тан…
Сагромах испытал серьезное недоумение и страшно заинтересовался. К чему бы это?
— На трезвую, так сказать, голову, — чуть тише добавил Гистасп, скосив взгляд куда-то в бок.
Сагромах засмеялся.
— Так чем обязан, Гистасп?
— Ну, с вами я явно не политику обсужда…
— Тану идет, — вдруг обронил Сагромах, а потом вдруг нахмурился: едва удалось встретиться с ней взглядом, Бану перехватил ахрамад.
— Пойдемте на лоджию, — позвал Гистасп и намеренно вывел Маатхаса на балкон, с которого открывался вид на сад. Дорогой альбинос обновил выпивку на подносе у слуги, так что, остановившись у парапета, какое-то время Гистасп и Сагромах пили молча. Вскоре в саду показалась Бану в компании Аймара Дайхатта, и Маатхас помрачнел. Он оглянулся, проследив выражение лица собеседника, и, желая отвлечься, облизнулся:
— Не знаешь, с чего начать?
Гистасп опустил бесцветно-серые глаза, блуждая взглядом во влаге вина. Да, так сразу и не скажешь.
— Гистасп, — позвал Маатхас, — мы взрослые люди, говори, как есть.
Гистасп запрокинул голову к небу — солнечному, безудержно светлому и чистому, как намерения благородного мужчины — оскалился, собираясь с духом. Потом выдохнул, пригубил вина и, указав бокалом на гуляющих по парку танов, заключил:
— Она должна быть с вами.
Маатхас замер с вином у губ. Если признаться в душе, он ожидал чего-то подобного, но все равно сейчас на лице застыла неминуемая печать напряжения. Пусть бы Гистасп и был старше, пусть бы и находился подле Бансабиры все время, выслушивать советы по такому поводу Сагромах находил неловким. Любовь — дело двоих, не меньше, не больше.