Гостеприимная вода
Шрифт:
Я считаю, что самые непредсказуемые – весенние костры. Они, как шаловливые дети, то убегут куда-нибудь, то спрячутся. У меня все неприятности с кострами бывали только весной. Ведь что получается? Сойдёт снег, и интенсивное солнце быстро высушит прошлогоднюю траву, мох, опавшую листву – всё это так славно горит! Вниз, в глубину, огню не пробиться, – там ещё сыро, а иногда и лёд, вот и старается твой костерок убежать в любую сторону. Перемахнёт стрельнувшим угольком через расчищенное от сухой ветоши место, и – побежал крошечный, как пламя свечи, огонёк с травинки на хвоинку, с хвоинки на сухой прутик… Тут клочок ягеля поджёг, там – бородатую от лишайника сухую нижнюю еловую ветку. Быстро бежит огонь, подгоняемый
Самый печальный в моей памяти случай произошёл, слава Богу, не со мной. Охотились мы с Борисычем в тот год славно, весной, на той же Ивине. Нагрузились солидно дичинкой, да рыбкой, а чтобы плечи поменьше рюкзаками терзать, решили подняться по реке на сколько сможем. Договорённость такая с хозяином лодки была, ему же потом вниз по реке меньше пёхать.
Движемся помаленьку. Где потише – на вёслах, в порожках – то на шестах, то верёвкой тянем, умаялись. День чудесный, солнышко припекает, смотрим, – по правому берегу, где тропа, два человека нам навстречу. Одеты по походному, но ни ружей, ни рюкзаков. А мы как раз пошабашить решили, дальше чуть ли не сплошь участок с порогами пойдёт. Так уж лучше пешком. Только причалили, и они к нам. Молодые такие, весёлые. Вот, говорят, вас нам Бог послал, и подают записку от хозяина лодки, чтобы её им передать. Ну, а нам так и всё равно. Они, оказывается, нас издалека на прямом участке реки в бинокль разглядели и вышли навстречу от костра, где привал устроили, нас встречать. Поэтому и без всего. Уселись все на сухом месте, на солнышке, отдыхаем, покуриваем. Они, конечно, с расспросами – что, где, да как? Мы, не спеша, отвечаем. Как выяснилось, они москвичи, их вообще-то четверо, но двое поотстали. Один ногу подвернул, идёт тяжело, а второй его страхует. Эти двое вышли вперёд, затабориться и что-нибудь поесть сварить, пока отставшие подойдут. Только костёр развели, нас увидели. На радостях всё бросили, и к нам навстречу.
Сидим мы так, болтаем и вдруг – выстрел, негромкий такой. Один из них и говорит:
– Во, неужто наши так быстро? А второй:
– Не может быть, да и выстрел странный, как из «мелкашки», а у наших её нет… В это время опять щёлкнуло, потом два раза подряд, и ещё, и ещё…
Подхватились тут они оба и бегом. Мы за ними следом. Ещё издали видим: полыхает поляна, и где-то в середине огня опять стрельнуло. Сломали по еловой ветке и все вместе давай огонь сбивать. Уже видно – рюкзак горит. Один москвич к нему пробился, сбил пламя, потянул за уцелевшую лямку, из рюкзака какие-то горящие пакеты посыпались, запахло чем-то вкусным. Оттащил, бросился опять к огню, вернулся с ружьём. До него не достало, повешено было на сучок, где повыше.
Ну, сбили мы, конечно, огонь, затоптали. Да не очень сильный он и был, – так – трава горела, да мелкий лесной хлам. А бед наделало много. Стали считать потери. От рюкзака, почитай, только спинка
– А ведь в чём-то я и выгадал, на плечи-то теперь ничего давить не будет!.. Да ещё и подмигнул. И тут мы все – сначала как-то неуверенно, робко, а потом, глядя друг на друга, уж и вовсе до ушей – заулыбались.
Генерал Бабкин
Он приплывал всегда в одиночку, на небольшой, но очень ладной лодочке. Спускался по Ивине из посёлка Ладваветка. Весной – по шумным порогам, сидя на корме, управляя и подгребая одним веслом, а осенью, проталкиваясь шестом по мелким, зарастающим водной растительностью плёсам. Как он поднимал потом лодку вверх, – не знаю. Но он никогда не оставлял её на разливе, а позднее даже на базе, очень берёг и, видимо, не хотел, чтобы к ней прикасались чужие руки. Замки и цепи тут, разумеется, были не в счёт…
Постоянного места стоянки у него, кажется, не было. Да и зачем? Всё его снаряжение состояло из прорезиненного, в последней стадии носки офицерского плаща, маленького хорошего топорика и закопченного котелка. Всё это, вместе с провизией и патронами помещалось в объёмистом старинном берестяном кошеле, с деревянными, на верёвочках, застёжками, всякими подвязками и лямками из сыромятного ремня. И только ружьё, – дорогое, кажется, бельгийское, всегда идеально вычищенное и ухоженное помещалось в кожаном и тоже дорогом жестком футляре, так не гармонировавшим с остальной экипировкой. Поэтому, его устраивало любое место, где был хоть маленький клочок сухого берега, дрова для костра и камыш на подстилку. Да чтобы никого рядом. На облюбованном месте он разводил экономный костерок, вырезал ножом из ивы одну рогульку и, перекинув через неё лодочный шест, вешал котелок. Постелью служил нарезанный ножом камыш. Возвратясь с зорьки, он обстоятельно и неторопливо варил нехитрую еду. Нам казалось, что он совсем мало спал, уж очень долго в ночи мерцал его костёр. Если случался дождь, он вытаскивал свою лёгкую лодку на берег и устраивался под ней, переворачивая её вверх дном. Стрелял он, в отличие от нас, довольно редко, но как мы не раз убеждались, почти без промахов.
Нашу, порой многочисленную, компанию он, кажется, узнавал, поскольку встречались мы с ним и весной и осенью на протяжении многих лет. И всё-таки, более чем: «Здравствуйте» и «Как охота?» – разговора не получалось. Был он чуть выше среднего роста, худощав и жилист. Двигался лёгкой, спокойной, какой-то пружинистой походкой, выдававшей в нём хорошего ходока. Но ни проседь в русых, довольно густых ещё волосах, ни морщины, ни выражение некоторой угрюмости на лице не давали нам возможности определить его возраст, хотя бы приблизительно. Он был, в отличие от нас, просто старым.
Конец ознакомительного фрагмента.