Гостинодворцы. Купеческая семейная сага
Шрифт:
– Рассказать это трудно, Олимпиада Сергеевна, надо самому послушать. За сердце хватает и всю душу наизнанку выворачивает. Я знаю одну цыганку, то есть слыхал ее, голос – бархат, контральта, можно сказать, у ней такая, что другой во всей Европе не найдешь, запоет она «зацелуй меня до смерти», так сам чувствуешь, как умираешь, заслушаешься, все на свете позабудешь, просто в тунбу какую-то обращаешься! Бей тебя в это время, режь – на все плевать!
– Однако вы отчаянный цыганоман, –
– Люблю-с.
– И часто вы слушаете их пение?
– Редко-с, – вздохнул искренно Иван, – папаша у меня на этот счет строг, воли не дает, вот, бог даст, женюсь, так посвободней будет.
Липа встала.
– А Сергей Афанасьич любит цыганское пение?
– Где ему, дураку, разве он может понимать цыган?
– Разве? – поддразнила Липочка.
– Натура у него совсем другая-с. Чтоб понимать цыганское пение, нужно натуру широкую иметь, а у него никакой, по-моему, натуры нет. Болтать умеет, а натуры нет-с. Олимпиада Сергеевна, если вы желаете, я могу устроить…
– Что устроить?
– Цыганский концерт-с… попрошу папашу, он и пригласит хор. Когда прикажете?
– Благодарю вас, у меня, должно быть, тоже никакой натуры нет: никакого желания нет их слушать.
– Напрасно-с… очень даже напрасно-с.
Липа повернулась к беседке.
– А вон и молодежь наша идет! – крикнул Аршинов. – Иван, ну что, как их сад против нашего?
– Меньше, папаша, но хорош-с.
– Нравится тебе, а?
– Очень, папаша.
– Милости просим, барышня, к нам, наш сад посмотреть… Хе-хе-хе!..
Липа поклонилась и села за стол.
У Аршинова от выпитой мадеры заиграли на лице розовые пятна. Он, видимо, находился в отличном расположении духа и подмигивал Алееву, покачивая головой на Липу и Ивана.
Александр грустно посмотрел на сестру и вышел из беседки.
Липа равнодушно помешивала ложкой чай и думала о Сергее.
«Что будет? Что будет?» – мучительно задавала она себе вопрос и вздрогнула от хохота отцов, раскатом несшегося по саду.
– Так, так, Спиридоныч, а? – говорил Аршинов, вставая.
– Да уж не перетакивать стать, Афанасий Иваныч, – ответил тот.
– Ну, давай поцелуемся!
Старики обнялись троекратно и стали прощаться.
– Ну, барышня, прощай! – ласково похлопывая по руке Липы, ухмылялся Аршинов. – Востер у тебя язычок, ох востер, ну да бог с тобой: я добрый, не сочту за вину. Что ж в гости опять не зовешь, аль не любы, а?
– Проси, Липа, – толкнула в бок дочери Анна Ивановна.
– Милости просим, очень рады вас видеть, – проговорила та автоматично.
– Рада будешь… Ой, так ли, барышня?
– Я всегда рада хорошим людям.
– Умница. Дай я тебя поцелую за умное
– За честь должна считать, что обращают на нее внимание, – ответил тот, подпихивая окаменевшую Липу к Аршинову.
Липа зажмурила глаза. Ее обдал теплый винный запах, и затем она почувствовала, как к ее правой щеке прикоснулись влажные губы и жесткие усы.
Она отшатнулась, вышла из беседки и быстро пошла домой.
– Липа! Липа! – кричал ей отец. – Постой!
Липа побежала, словно за ней гналась целая свора разъяренных собак. Задыхаясь, вбежала она в свою комнату и, бросившись в постель, зарыдала, как ребенок.
– Продана… продана, – шептала она сквозь рыдания, – все кончено… все!
– Бедная моя! Дорогая Липочка!..
Липа подняла голову. У постели, наклонясь над ней, стоял Александр и с состраданием смотрел на сестру.
Аршиновы в это время катили домой.
Иван, сидя боком в пролетке, глядел безучастно на вереницу встречных и пеших, и проезжих.
Липа, Алеевы и вообще вся процедура «смотрин» у него вылетела из головы тотчас же, как только они выехали из ворот алеевского дома.
В его голову гвоздем засела смуглянка, которую он не видал больше недели. Если б не отец, с которым ему поневоле пришлось возвращаться домой, он давным-давно уже катил бы в тихий приют возле Марьиной Рощи.
«Как только улягутся старики, так я сейчас и шаркну туда, – решил он, радостно улыбаясь. – Чай, соскучилось по мне фараоново племя. Эх, Пашка, Пашка! Вельзевул ты в юбке, проклятая!»
Иван так скрипнул при этом зубами, что задумавшийся Афанасий Иванович поднял голову и посмотрел на сына.
– Ты что говоришь, Иван? – спросил он.
– Я-с? Ничего, папаша, я, кажется, молчал-с.
– Ну, как тебе невеста? А? По сердцу, что ли?
– Как вам, папаша, так и мне, – уклонился тот от прямого ответа.
– Не я жениться на ней стану, чай.
– Как вам-с.
– По мне – девка добрая. Ветер в голове есть, ну да это не суть важное, поумнеет замужем, и семья ихняя вся мне по нраву.
– Люди хорошие, папаша.
– Значит, нравится?
– Олимпиада Сергеевна-то?
– Ну да.
– Ничего-с, ежели вам она нравится, так и мне-с. Вы, папаша, человек опытный, много на своем веку людей перевидали, а я что же-с?
– По-моему, лучше невесты и искать нечего, – погладил свою бороду Афанасий Иванович. – И приданое настоящее, я толковал с отцом, сто тысяч дает.
– Только-то? Я больше предполагал.
– Это за тебя-то больше? – иронически проговорил Аршинов. – А ты и за это скажи спасибо.