Государь
Шрифт:
— Поди, злорадствовал? Ведь посольство твое ему отдали. Тоже мне: еще молоко на губах толком не обсохло, а уже поди-ка ты: целое посольство доверили! Тфу!!!
— Нет, батюшка, даже не местничал. Его возле царевича Ивана посадили — Петька конечно дурак, но не настолько, чтобы при нем зубы скалить.
— Ну да, ну да… Меньшой Басманов по сию пору дома отлеживатся, дырку в плече заращивает.
Коротко хохотнув, старший Мстиславский наконец «заметил» очередной быстрый взгляд сына на рейнское, и плеснул ему немного в деревянный кубок. Отхлебнув, довольный Федор продолжил радовать-веселить
— И посольство мое ему не досталось! Отправится морем с одним из государевых стряпчих в Гишпанию — поговорить о любви и мире меж нашими державами с кем-нибудь из королевских ближников. И договориться на будущее о прибытии настоящего Великого посольства. Ну, еще себя показать, да на других посмотреть…
От таких новостей у батюшки и впрямь захорошело настроение.
— Вот значит как? Благостно, как есть благостно… А стряпчий при нем, чтобы дури не натворил?
— Нет, тятя, тот будет с гишпанскими купцами дружбы и взаимной торговлишки искать. И речи держать перед Местой[1]— это в Гишпании такое большое товарищество дворян, у которых большие стада овец. Попробует договориться, чтобы от них к нам шерсть овечью и шкуры, а мы за то всяким поделием из тульского железа и доброго уклада. Даже пару новых пушек и пищали на смотр с собой повезут!
— Ну… Тоже полезно, да.
Зажав бороду в кулаке, старый князь раздумчиво пробормотал:
— А ведь говорили мне что-то про купца Тимофейку Викеньтьева, что, дескать, товарищество для строительства мануфактур собирает и не по чину размахнулся — а оно вон как… Гм, может и нам войти в это дело казной?
Вдруг перекривившись ликом, Иван Федорович шумно вздохнул — да и сам приник к кубку с рейнским.
— Что такое, батюшка? Опять в поясницу вступило? Или нога заныла?
— Да какая нога, говорил же, Дивеева хорошо залечила… Про казну семейную вспомнил.
Пододвинув к себе блюдо с пирогами, молодой княжич выбрал наиболее достойный его рта кусок и переложил к себе:
— А что с ней не так? Вроде бы с ней все хорошо.
— Было хорошо. После сегодняшнего заседания Думы Боярской придется сундуки-то распахнуть на полную… Как бы по миру с того не пойти, не приведи господи!
Троекратно перекрестившись на иконы в красном углу, князь забормотал кратенькую молитву — наследник же, выждав до окончания оной, отхватил крепкими зубами кус румяной выпечки, медленно прожевал-проглотил, сторожко присматриваясь к родителю… И только убедившись, что тот спокоен, поинтересовался:
— Я слышал, сегодня в Грановитой палате было шумно?
Покатав пустой кубок меж крепких ладоней, думной боярин нехотя кивнул:
— Князя Хованского на суд царский приводили.
— О-о? И как?!?
Вновь покатав в ладонях серебрянный цилиндр с искусной чеканкой на боках, родитель брякнул посудой о стол, и чуть помедлив, щедро плеснул сначала себе, а потом и сыну. Жадно отпил, едва не ополовинив немаленький кубок, вновь брякнул им о стол, и не сдержавшись, прошипел:
— Щакалиное отродье! Яко прыщ гнойный лопнул, и нечистотами своими всех окатил!!! Ему бы язык свой поганый втянуть в зад, где тому самое и место, а он… Т-тварь!
Дернув шеей
— Сначала ему жалобную челобитную ярославцев зачитали, потом дьячки Большой казны огласили все, что они там вместе с дьяками Сыскного приказа нарасследовали. Воровал и хапал в три горла, ну и насчитали тоже — соответственно! Этому поганцу пасть бы на колени да повиниться, милости просить, глядишь бы и… Князь ведь, Гедиминова корня. А он такое говорить начал!
Иван Федорович непроизвольно сдавил пальцами посудное серебро, но крепкий металл устоял.
— Веришь, сыно — ведь каждому из думцев в душу умудрился смачно харкнуть и сапогом растереть! Кто чем дышит и на чем тайный доход имеет, кто в обход казны с иноземными купцами торговлишку ведет, про иные негораздые делишки… При всех думных чинах, при митрополите и царе, при псе его рыжем Малюте!.. Вот уж на чьей улице праздник случился — лыбился так, что едва рожей не треснул. Тьфу! Мало того, Хованский ведь еще и всех рюриковичей матерно облаял, сказал — воры почище него самого, мол, самих судить надо… И наипервейший разбойник среди всех сам Великий государь! Представляешь?!? Падаль этакая, как у него язык-то повернулся такое молвить?!
Слабая улыбка медленно исчезла вслед за румянцем с лица молодого княжича-гедиминовича, который весьма живо представил, каково было слышать такое царю крови Рюриковой от князя-потомка литовского Гедимина.
— Князь Андрей что, с глузду[2]съехал, такие речи держать?!? Может, опоили его чем? Или затмение какое на разум сошло?..
— С-сволочь он!!! Мы там все разом как сидели, так и онемели, пока этот пес шелудивый вещал!.. Благодарение Спасителю, Думной голова Бельский его заткнул — тем, что об этого иудушку начал посох свой обламывать. Жаль не прибил до конца: только морду в кровь и разбил, а там уж рынды царские оттащили…
Помолчав и дернув несколько раз кадыком в пересохшем горле (от таких новостей рука сама к кубку с вином тянулась!), Федор осторожно поинтересовался:
— И что опосля? В смысле, что Хованскому присудили?
Видя мучения сына, отец щедрой рукой плеснул рубиновой влаги сначала ему, а потом и себе.
— За нарушение крестоцеловальной клятвы Великому государю — он и семья его навсегда лишена родовых вотчин и прочих имений. За деяния и речи, невместные для русского князя и христианина, будет отправлен на каменоломни, где и останется до самой смерти своей. Но до того — извергнут из княжеского достоинства принародно, и тем навеки опозорен.
Похлопав глазами, позабывший о вожделенном сладком рейнском княжич с довольно глупым видом повторил:
— Извергнут? Это как?
Отхлебнув вина, родитель мрачно пояснил:
— Выведут на лобное место, зачитают все вины его. После огласят повеление Великого государя и решение Думы Боярской. Затем поставят на колени и сломают над склоненной главой нарочно скованный для того клинок — в знак лишения чести и звания княжеского, а так же всех прав. Новая казнь, Иоанн Васильевич самолично ее измыслил для… Для таких вот случаев.