Государь
Шрифт:
— Просто так схватили и бросили?
— Дык, я же напоследок к своему стаду пришел попрощаться… Сызмальста ведь с ними, каждую знаю… А эти сказали, что это я из злобы порчу на них наводил!
Страдальчески поморщившись, Иоанн Иоаннович отправил младшему брату сложную эмоцию, в которой равными долями присутствовали скука, легкий голод и желание поскорее закончить неинтересный царевичу суд — получив в ответ ощущение смеха, теплоты и поддержки. Пристукнув тростью о пол, дабы заткнуть фонтан косноязычного красноречия, судья вопросительно глянул на представителя Горелинского монастыря, и тот не подвел. Чуть шагнув вперед и поклонившись, послушник по военному четко доложил:
— В
Сжав пальцами колено вдруг напомнившей о себе хромой ноги, Иван недовольно повелел скотнику:
— Подойди и оголи руки до локтей.
Осмотрев кожу с характерными метками от давным-давно заживших язвочек коровьей оспы, царевич отдалил от себя узника, пахнущего совсем не ароматами елея и мирры, и ради порядка уточнил:
— Кто научил траволечению?
— Дык, тятя покойный! Он при обители закупом[3]был, и мне свою науку вожжами крепко-накрепко… Эк!
Перекосившись от нового тычка (на сей раз в другой бок), скотник понятливо замолк. И даже на вопрос о том, били ли его, всего лишь согласно кивнул, непроизвольно шмыгнув основательно «погнутым» носом.
— Сим говорю: Антипка сын Потапов признан невиновным, и более того, пострадавшим от беззаконного насилия. Присуждаю Горелинской обители виру в пять рублей за его обиды, и столько же надлежит уплатить в казну.
Задумчиво проведя указательным пальцем по маленькой покамест бородке, которую он любовно отращивал вот уже целых два года, Иоанн Иоаннович продолжил:
— Антипку с его семьей доставить к конюшеному боярину князя Старицкого, и указать заключить с ним достойный ряд о службе на княжеских конных заводах.
Счастливый скотник так и не смог восславить милостивца и благодетеля, ибо его утащили еще быстрее честной вдовицы. Монахи, видя такой суд, начали откровенно грустить и чаще креститься, однако следующий же правеж вдохнул в них надежду на лучшее. Так как двух узников из Казанского уезда, обвиняемых в ворожбе и кудесничестве, семнадцатилетний судия сходу признал виновными и отправил пожизненно на рудники, наградив настоятеля Свияжского Богородице-Успенского монастыря денежным вкладом. Вернее распоряжением о выдаче особой грамотки, позволяющей игумену обители набрать любых товаров в царских лавках на сотню полновесных новых рублей. Чтобы и далее с тем же усердием ловил лекарей-самоучек, пользующих людей чудодейственными эликсирами из поганок и травными настойками на курином помете с добавление лошадиной крови.
— Огласи Символ Веры.
— А? Ух-ох!..
Следующий кудесник трясся и боялся так, что дознавателю приходилось одной рукой удерживать его на ногах, а второй время от времени «подбадривать» трясущегося от страха мужчичка, чтобы тот побойчее отвечал на вопросы царевича-батюшки.
— В-верую… Ай! Верю! В единаго Бога-Отца! Вседержителя, и… Творца небу и з-земли… И в-видимым же всем и невидимым…
Тихо шлепнув себя рукой по лбу, Иоанн Иоаннович попросил ниспослать ему терпения и сил духовных — и конечно же, его призыв был услышан. Младшим братом, окутавшим его напитанной теплом эмоцией своей поддержки и сочувствия. Приободрившись, судия выслушал историю грехопадения простого чеканщика по меди, который по дури своей грозился-похвалялся навести порчу на знакомых купцов, чересчур наживающихся на его труде. И хотя болтал он это всего один раз, да и тот будучи хмельным и в окружении свояка и трех стародавних дружков-приятелей, но мир — он ведь не без добрых людей?.. Так что стоит ли удивляться, что вскоре на его подворье пожаловали смиренные послушники ближайшего монастыря, «пригласившие»
— Передай отцу-настоятелю мою благодарность за усердие в окормлении люда православного, и небольшой вклад.
Сутулящийся монах с глазами опытного исповедника лишь молча поклонился, и тут же сдвинулся поближе к одному из постельничих стражей, вытягивающему из поясной сумки-планшетки новенький «орленый» лист бумаги, с уже отпечатанным и даже подписанным личной тугрой Иоанна Иоанновича текстом записки-поручения в Приказ Большой казны. Бесцеремонно спихнув писца с его трехного табурета, дворцовый страж на удивление ловко начал выводить в одной из пустующих строчек «дозволение взять товару разного на десять рублев» — отчего взгляд инока стал чуточку ласковее и довольней…
Меж тем, каты притянули на правеж еще одну вдовицу-знахарку, по жадности подрядившуюся сварить любовное зелье. Чистосердечно признавшись и покаявшись (правда, это выглядело как словесный понос), обвиняемая отправилась на все те же Старицкие каменоломни. Для махания кайлом и пешней она подходила мало, но ведь каторжникам надо стряпать еду, чинить порванную одежку… Ну и лечить: чтобы срезать мозоли и мазать готовой мазью язвы от кандалов, особых умений не надобно.
— Исаакий сын Егорьев, двадцати осьми лет, бездетен: схвачен и закован в колодки приказом воеводы города Балахна, будучи уличен им в наведении порчи, ядоварении, кудесничании и волховании презлейшем, чтении еретических книг и окаянном душегубстве! На покаянии в Покровском монастыре показал себя закосневшим в грехе…
Слушая внушительный перечень обвинений, царевич с первым за весь суд удивлением разглядывал рослого и кряжистого горбуна, которому помимо увесистой колодки для шеи и рук добавили еще и крепкие ножные кандалы.
— Нда. Требуху-то не сильно отбили?
Блеснув сквозь слипшиеся космы глазами… Вернее глазом, ибо правый основательно заплыл от недавнего удара, возможный еретик скромно промолчал.
— Огласи Символ Веры.
Кашлянув, он глухо отказался:
— Не можно мне.
— Что так? Гордость не позволяет, или Лукавому сие не понравится?
— Не…
Опять закашлявшись, кандальник покачнулся, попытавшись прижать нижний край дубовой колодки к отбитому нутру и ребрам, и тем хоть немного унять боль. Кое-как разогнулся, вздохнул… И опять зашелся в мучительном кашле. Многоопытный дознаватель за его спиной мотнул головой, указывая ученику-подручному на плавающий в бочке с водой малый ковшик: однако когда посудинку уже несли полной, ее внезапно отобрал младший царевич. И ведь не выплеснул, как мнилось многим, а зачем-то самолично напоил грешника пусть и не самой свежей, но всеж таки живительной влагой. Шепнув что-то старшему брату, Федор вернулся обратно на свое место: что же до Исаакия, то он, жадно выхлебав всю воду, осторожно кашлянул и непонятно чему удивился:
— Благодарствую…
— Так что там с Символом Веры? Неужели тебя корежит от одной мысли о молитве?
— Это нутро у меня… Слабовато ныне.
Монахи затихли, затем дружно перекрестились и вытянули шеи, впериваясь глазами в самого настоящего чертозная; и лишь каты сохраняли спокойствие, потому что застенки Тимофеевской башни слышали и не такое. Да и видели тоже… Всякое.
— Болезнь молитве не помеха. Если же запамятовал Символ Веры, то честные отцы тебе подскажут верные слова.