Государь
Шрифт:
— Так… Не крещен я, царевич-батюшка.
Среди служителей веры прошел тихий шепоток, а доставившие явного еретика монах и жилистый послушник выступили вперед и вразнобой заявили:
— То лжа, царевич-батюшка!
— Нарочно себя оговаривает!
После чего послушник отступил на полшага, а чернец наложил на себя крестное знамение и добавил чуть больше подробностей о Нижегородской епархии, где меж прочих стояла и его обитель:
— В нашей епархии последнего язычника извели еще при достославном предке твоем Иоанне Данииловиче, прозваном Калитой!..
Явно заинтересовавшийся
— Сам я с-под города Одоева… Кхе-кха. В год, когда народился, крымчаки большой набег на тульские земли устроили и все пожгли: тятя покойный сказывал, что тогда все кто смог от людоловов уберечься, до осени в лесу жили. К первым заморозкам вернулись обратно на пепелище деревеньки, землянки отрыли… Когда я третью свою зиму пережил, к нам заехал поп из Рождество-Борогодицкого Анастасова мужского монастыря: водой на всех побрызгал, что-то побормотал немного, имена огласил по своему разумению, да и был таков. Разве ж это крещение? Никакой я не Исаак, меня тятя и матушка Жданом назвали…
Возмущенный ропот церковников утих, едва начавшись, когда защитник веры православной Иоанн Иоаннович с нехорошей улыбкой полюбопытствовал:
— Что же ты потом, войдя в должный возраст, не крестился должным образом, как и подобает доброму христианину?
Горбун хотел было пожать плечами, да опять закашлял-заперхал.
— Кхе-кх… Отцу бортничать помогал, да с дерева сверзился и спину изломал; лежал долго, после ходить наново учился. Как на ноги крепко встал, к нам в деревню лихоманка заглянула… Все, кто выжил, в Анастасов монастырь подались, кабальными холопями. Там подошел к отцу-келарю, попросил… Думал, вновь здоровым стану, как прежде бегать начну. А тот меня расспросил и сказал, что дважды не крестят, и чтобы более не смел я роптать на промысел бога…
Монах Покровской обители не выдержал и прошипел:
— Пес шелудивый!
Мельком поглядев на обличителя в рясе, царевич Иоанн решил, что сказанного вполне достаточно, и перешел к следующей вине:
— Каким волховством занимался?
— Когда мы с дядькой с монастыря ушли, то вскорости прибились к плотницкой артели, которая помимо всего людям еще и колодцы копала. Вот, меня там люди добрые и научили, как верные места с водой выискивать.
— То не волховство, а вполне обычное дело: царские рудознатцы похожей ухваткой ищут разное-полезное в земле. Я же спрашиваю про кудесничество поганое!
Явно растерявшись, колодник захлопал целым глазом, не понимая, что от него требуют — и опасливо поглядывая на жаровню, в которой томился раскаленный железный прут. Судья тем временем недовольно уточнил у монаха из Нижегородской епархии:
— Так вы что, простое хождение с лозой к волховству приравняли?
— Да, царевич-батюшка! Ибо умение это есть диавольское!!!
Вздохнув, Иоанн Иоаннович потер рукой в перчатке сначала переносицу, а затем и колено — хотя последнее уже и не болело.
— Такое же, как у стариков и раненых воинов, что дня за три любую непогоду предсказывают?
Покатав в ладони оголовье трости, царевич с прорвавшимся в голос раздражением поинтересовался у монаха:
— Что за порчу он наводил, и на кого?
Скорбно
— Как там тебя… Жданка. Порчу наводил?
— Нет, царевич-батюшка!.. Артель тогда со старостой того села на новую церквушку-однодневку урядилась, и на три колодца: работу сделала — а сговоренной платы нам всего вполовину дали, да еще и облаяли всяко. Такое уже случалось, и потому я в песок на коледезном дне прикапывал пук-другой лесных травок. Если бы расплатились с нами честь по чести, я бы те травы достал… А так им наказание случилось: бегать до нужного места по десять раз на дню.
Из угла, где за братниным судом наблюдал царевич Федор, раздались сразу два сдавленных смешка. А вот среднему из царевичей весело не было, но недовольство его было обращено отнюдь не на предусмотрительного горбуна.
— Вы там в своей епархии с глузду съехали, что ли? Мне что, более важных занятий нет, нежели какого-то землекопа судить за пустые забавки?!
Несколько дознавателей как бы невзначай сдвинулись поближе к гостям Тимофеевой башни, отчего послушник непроизвольно втянул голову в плечи: однако же монах-схимник не устрашился столь внятного намека:
— Книги еретические и гадательные читал, на то и видаки есть! Яды варил, и через то подручника воеводского со свету сжил: и о том опросные листы воевода прислать должен был! Тако же и доносы есть, что знахарь Исаакий своими разговорами люд православный прельщает и от Бога отлучает. Стоглавый собор еще двадцать лет назад постановил, что волхвов, кудесников и чародеев должно предавать огню или воде!!!
Добрую сотню ударов сердца царевич Иоанн молчал, с каким-то непонятным выражением лица разглядывая твердого (если не сказать упертого) в вере инока. И лишь когда тишина стала откровенно гнетущей, перевел внимание на горбуна.
— Ядоделием занимался?
Осторожно вздохнув и удивившись тому, что нутро уже не болит так сильно, колодник признался:
— Отвары на меду и травках целебных варил, настои делал на бражке. Мази разные, на барсучьем или гусином жиру… Кости правил, зубы рвал, случалось и раны от оружного железа пользовать. Ядов не творил: не умею, царевич-батюшка!
До среднего брата тут же докатилась насмешливая эмоция-послание младшенького: впрочем, Иван и сам прекрасно чувствовал ложь.
— Разве не ты, поганый, для подручника воеводы яд на ногтях покойников сотворил, и о том при видаках сознался? Семя диаволово! Мерефий был добрым христианином, а теперь… Что!?
Оборвав речь, полную страстного обличения, представитель одной из нижегородских обителей злобно засопел. Затем дернул узким плечом, сбрасывая прочь лапищу дознавателя, деликатно напомнившего честному отцу о порядке.
— Что еще за яд из ногтей?
На сей раз тряхнули обвиняемого, и гораздо чувствительней.
— Так травка целебная называется, царевич-батюшка: ноготки. У служки воеводы желудок изъязвлен был: я ему отвар для облегчения хвори сделал, и предупредил, что почасту его хлебать нельзя — он же в тот день на обеде у воеводы кабанчика с хреном ел без меры, да и после ни в чем себе…