Государь
Шрифт:
— Твоя вполне подходяща.
Закатав рукава обнаружившейся под жупаном рубахи из тонкого беленого льна, и поправив рубиновые четки, в три витка охватывающие правое запятье, молодой Отец всея литовского народа вышел на середину Тронной залы. Откуда громко удивился в сторону двух бравых шляхтичей с саблями в руках. Мало того, верный соратник оратора-обличителя не постеснялся и кольчужную рукавицу натянуть на свою десницу — правда, уверенности это ему не добавило, скорее наоборот.
— Не слишком ли мало у тебя оказалось друзей, шляхтич!?
Прикусив изнутри щеку, чтобы не брякнуть какого-нибудь оскорбления, пан
— И того довольно… Государь.
— Н-да? Тогда я выражусь яснее: твои друзья встанут подле тебя прямо сейчас, или их ждет свидание с дыбой и огнем.
Стоило этому щедрому предложению прозвучать, как в нестройной толпе видаков тут же образовалось некое неясное шевеление — по итогам которого группа поддержки Загоровского увеличилась вдвое. В отличие от депутатов, сабли у свидетелей благородного сословия никто на хранение не принимал, зато шляхтичей внятно предупредили, что в случае любого подозрения дворцовая стража стреляет сразу и наповал. Пистоли у охраны двуствольные и прекрасной тульской выделки — так что участь дураков, решивших обнажить в Тронной зале клинки… Именно поэтому новоприбывшие потянули из ножен свое оружие только после того, как главный постельничий нехотя кивнул.
— Когда Бог забирает что-то, как правило, он дает нечто взамен. К примеру, у ослепших очень часто обостряется осязание и слух… Коий способен разобрать, когда сердце человека бьется в волнении, а когда — от страха быть разоблаченным. Взять его!
Стажа в черненых бахтерцах мигов выдернула из раздавшейся толпы богато разодетого, но на диво скромного шляхтича, мимоходом заткнув ему рот многоразовым кожаным кляпом. Десяток секунд, и он уже был на пути в дворцовые подвалы, где еще при Ягелонах оборудовали отменные гостевые «покои» для тех, кому требовалось срочно освежить память — ну или просто побыть неопределенное время в тишине, холоде и полном одиночестве.
— Ты никак запамятовал, пан Тадеуш, что в Вильно приехал с пятью друзьями?
Дернув головой так, словно воротник кунтуша на миг превратился в удавку, Загоровский перехватил-перебрал пальцами по рукояти верной корабели, поправил темляк на руке и спокойно ответил:
— Каждый сам выбирает перед Богом, где и когда ему стоять.
Едва заметно кивнув, Дмитрий подошел на три шага к короткому строю шляхтичей и попросил своего секретаря:
— Князь Константин, будь добр, объяви нам.
Нервничающий Острожский тут же вытянул из рукава платок, чтобы дать отмашку. Затем, сообразив что правитель такого знака не увидит, запихал его обратно и хрипло прокаркал:
— С Божией помощью — начинайте!
Весь Вальный сейм разом затаил дыхание: однако четверка шляхтичей не торопилась атаковать так и стоящего перед ними Великого князя. Но вот крайний левый все же набрался духа и вздернул клинок в широком махе, набирая скорость для секущего косого удара — однако на мгновение раньше слепец вытянул из-за пояса плеть и резко прыгнул…
— Х-ха-о-о-о-о!!!
Так как все депутаты были знакомы с воинским делом не понаслышке, то вполне успевали все прекрасно различать и додумывать: ловко отжав в сторону рукоятью плетки сабельный клинок второго шляхтича, Димитрий Иоаннович скрутил корпус и влепил локтем крайнему меченоше аккурат в середку груди. Пихнул второго в строю на пана Загоровского, коротким ударом сломил ему ногу в колене — а
С-сших-шлеп!
Его поддержал и задыхающийся от боли в груди товарищ, которому «нарядная» и вообще-то мягкая плетка (своего скакуна-венгерца княжич Скопин-Шуйский ценил больше иных людей) располосовала жупан, рубаху и плоть — так, словно была жесткой камчой-волкобоем.
— Н-ха!
— Х-хо!..
Отличные сабельные удары Тадеуша и самого правого шляхтича рассекли лишь воздух, зато плеть в руке плавно отступившего Великого князя не оплошала, тяжелым ударом вспоров правый рукав чужого кунтуша чуть выше края кольчужной перчатки.
С-сших-шлеп!
Вовремя отшатнуться шляхтич не успел, и тут же утробно зарычал-застонал, выронив саблю и прижав обе ладони к лицу — удерживая хлынувшие багрово-алые капли и струйки. Пихнув окривевшего на один глаз страдальца под резкий удар пана Загоровского, молодой государь отступил от утробно охнувшего тела, которому отточенная сталь рассекла левый бок и ребро. Пока замешкавшийся депутат огибал попавшего под руку товарища, правитель звучно щелкнул пальцами и указал встрепенувшейся страже на три валяющихся тела. Затем сдвинулся вбок, пропуская мимо своего живота резкий тычок острием корабели, и отвесил шляхтичу несильный вроде бы удар-оплеуху раскрытой ладонью, от которой «неслух» шатнулся и ослабел в коленях.
— Ты мало упражняешься с клинком!
С-сших-шлеп.
— Не умеешь выбирать друзей.
С-сших-шлеп.
— Падок на пустую славу и льстивые речи!
С-сших-шлеп.
— Недостаточно почтителен пред троном.
С-сших-шлеп.
— Слепое подражание ляшским порядкам недостойно благородного литвина!..
Сейм благоговейно внимал отеческим наставлениям, наглядно видя разницу меж ними, и недавним жестоким «вразумлением» трех шляхтичей. В отличие от искалеченных бедолаг, коих уже привычно быстро утащила вон из зала дворцовая стража, пана Загоровского именно что пороли — во-первых, по заду; а во-вторых, явно-щадяще, ибо удары лишь слабо проминали ткань его кунтуша. Сам депутат, к слову, пытался было вывернуться из-под плети и словесных увещеваний, но восемнадцатилетний «батюшка» заботливо придержал его, поставив ногу на спину и надавив так, что едва не переломил хребет — а перед этим не поленился забрать и отбросить в сторону жалобно зазвеневшую корабель.
— Сказано в Книге притчей Соломоновых: перед падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе. Кто дает ответ, не выслушав, тот глуп, и стыд ему![7]
С-сших-шлеп.
Крутнув плетиво в очередном замахе, Великий князь остановился.
— Хватит с тебя, пожалуй. Все равно ведь, и половины сказанного не запомнил… Неслух.
Благородное собрание с готовностью заржало — причем духовные чины мало отставали от мирян. Один лишь наказанный шляхтич ворочался, приходя в себя от пережитого унижения, багровея лицом и в гневе шепча разные богохульные обещания. На его беду, он был услышан, и хуже того, раздражение Дмитрия от происходящего было достаточным, чтобы спровоцировать эмоциональный срыв: нагнувшись и ухватив за горло непонятливого депутата, не оценившего подарка в виде оставленной ему жизни и здоровья, он легко вздернул его в воздух и недобро улыбнулся: