Государево дело
Шрифт:
– Понял, милостивец, как тут не понять! А ты, по всему видать, начальный человек над ними? – Да где уж мне, – сокрушенно вздохнул я. – Корнила вот – цельный ротмистр, Федор Семеныч – тот, что на кичке [89] – аж стольник, а я так – погулять вышел.
Сидевшие на веслах рынды, услышав мои слова, дружно заржали. Ещё под Москвой всем было настрого велено никак меня среди прочих участников нашего похода не отличать, а именовать, коли будет такая надобность, просто – господин урядник, или же по имени-отчеству.
89
Кичка –
Что интересно, какого бы высокого рода не были в нынешние времена служилые люди, все знают с какой стороны надо браться не только за оружие, но и плотницкий топор или весло. И не только потому, что с ними сейчас царь. Вовсе нет, просто время теперь такое. Даже самый знатный дворянин может отправиться в Сибирь и будет там, как миленький, валить лес, ставить острог, обходить на лодках окрестные племена, примучивая их к дани белому царю.
– Да уж вижу, – сокрушенно покивал Антип, видимо проклиная уже тот час, когда соблазнился на щедрую оплату предложенную ему Михальским.
Я, впрочем, не стал больше его слушать, а прошел вперед к хмурому Панину и присел рядом с ним.
– Ну как ты, Федя? – пихнул в бок, задумавшегося драгунского полковника. – А то кой день путешествуем вместе, а поговорить и времени не было.
– Что! А, это ты, Иван Федорович, всё хорошо у меня твоей милостью!
– А чего тогда куксишься?
– Да так, мысли всякие.
– Про девок черкесских?
– Знаешь уже, – печально вздохнул стольник.
– Смеешься? По всей Москве только и разговоров. Ефросинья сильно ругалась?
– Да не то чтобы. Так для порядку.
– И как же тебя угораздило?
– Сам не знаю. Глянул в глаза и пропал.
– Бывает. А кто она?
– Полоняница. Была у паши Азовского в гареме. Досталась при дуване, черкесу одному, вроде как сроднику. От него сбежала и к нам пристала.
– Везунчик!
– Богом клянусь, гос… подин урядник, что никакого блуда промеж нас не было. Да и куда, она же дите ещё совсем!
– А что ты мне клянешься? – ухмыльнулся я на его горячность. – Ты жене присягай.
– Да она вроде поверила. Поголосила, конечно, не без того. А потом забрала Фатимку на женскую половину, и более я её не видел.
– Но из дому все-таки сбёг?
– Так уж вышло. Ефросинья хоша и поверила, но, всё одно, косится. Сестрицы названные, как услыхали, тоже стыдить принялись. Мишка Романов, и тот увещевать приехал, а ещё друг! Я и упал в ноги боярину Никите Ивановичу, поручи хоть какую службу.
– А он тебя к Корнилию отослал? – удивился я.
– Ну, да. Сказал, дескать, пусть хоть один толковый при государевой персоне будет.
– Так и сказал?
– Ага.
– Злобится, значит, на Михальского.
– Уж больно за сестру переживает, – извиняющимся тоном ответил Панин.
– Её то видел?
– Раз только. Будто неживая вся от горя. Никита Иванович сказывал, только из-за дитя схиму не приняла.
– Ладно. С этим потом разберемся. Про Азов что расскажешь?
– Крепость добрая,
– Отчет твой читал, хвалю. Всё ладно сделали. Ты мне лучше про казаков расскажи. Что делают, о чём думают, смогут ли удержать крепость, если османская армия пожалуют?
– Как тебе сказать, Иван Федорович. Казаки – воры, но люди лихие и турецкий Азов им поперек горла. Пошлет султан войско – станут насмерть, а до той поры будут разбойничать по всему морю, покуда басурман до самых печенок не проберет. Уж такой они народ!
– Понятно. Мэтр Безе как себя показал?
– Француз-то? Розмысел славный. Мину сделал, просто загляденье, как ворота расшибла. Без неё, может, и не сладили бы. Деньги, правда, паче меры любит, но на то он и иноземец.
– Русские их что ли не любят? – усмехнулся я.
– Всяко бывает, – не стал спорить Панин. – Однако нам тут жить, а иноземцам только бы мошну набить, да домой, за море.
– Ладно. За службу хвалю. Как вернемся, не забуду.
– На всё твоя воля. Только куда едем-то?
– Ездят Феденька на санях, а мы сейчас идём, и не просто так, а по святым местам.
– Ага, понял. А кому молиться будем?
– Святому Христофору, – улыбнулся я и добавил про себя – «Покровителю Мекленбурга»!
Реки ещё долго будут главными транспортными артериями, связывающими огромную страну в единое целое. Сами посудите, что легче, тащиться с обозами по местам, где дорог отродясь не было, или беззаботно идти по течению на ладье? Вот только верно это лишь до порогов, а их на Мсте, как оказалось, хватает. Особенно перед Боровичами. Хотя всё не так плохо. Будь мы купцами с товаром, пришлось бы его выгружать, затем тащить ладьи волоком обходным путем по местным речушкам Уверь и Удина до села Волок. Но мы, слава Богу, налегке, а потому обошлись проще. Заведя на максимально облегченные суденышки крепкую веревку, отчего-то именуемую бичевой, мы потащили их как заправские бурлаки. Собственно, проводкой – так называется это действо, непосредственно занималось человек десять. Остальные тащили на себе припасы, оружие и прочее добро.
Местные жители, надо сказать, были несколько разочарованны подобной самостоятельностью. Как оказалось, волок и проводка – основное занятие для здешних обывателей. Но, присмотревшись повнимательнее к рындам и ратникам Михальского, роптать не посмели и лишь проводили наш караван хмурыми взглядами. Правда, на судовладельца их смирение не распространялось.
– Попомнишь ужо Антипка! – пригрозил нашему кормщику косматый босой мужик в разодранной до пупа косоворотке.
Тот в ответ только развел руками, дескать, а я тут при чем?
– Будет тебе злобиться, Евсейка! – одернул бузотера благообразный седой старичок. – Вишь, люди по святым местам идут, даже и не сквернословят почти, откуда у них лишняя деньга?
– Подумаешь, Божьи люди! – презрительно сплюнул мужик. – Мне что же через них и не опохмелиться севодни?
– Может охолонить чуток холопа? – почтительно поинтересовался у меня Корнилий, выразительно поиграв плетью.
– Не стоит, – ухмыльнулся я. – Ему и так плохо, болезному. Был бы поумнее, да попросил бы со всем вежеством, может, и угостили бы, а так – пускай мучается!