Государево дело
Шрифт:
– У вашей внучки явный талант, – заявила вдовствующая королева, разглядывая оставшийся без присмотра рисунок.
– И не только в художествах, – скупо усмехнулась герцогиня София и, повернувшись к собеседнице, спросила: – Вы все ещё считаете этот брак удачной затеей?
– Что вы хотите этим сказать? – нахмурилась Клара Мария.
– Надеюсь, никто из юных фехтмейстеров не останется без глаз? – проигнорировала та её вопрос.
– Пожалуй, пора их остановить!
– Эй, кто-нибудь, приведите сюда детей.
Пока слуги выполняли их распоряжение, женщины переглянулись и продолжили свой давно начатый разговор.
– Хорошо,
– Я рада, что Вы так считаете.
– Но у меня есть условие.
– Слушаем Вас, Ваша Светлость.
– Я бы желала, что бы принцесса Мария Агнесса до замужества находилась под моей опекой. Я и раньше была наслышана об её эксцентричности, а теперь имела возможность убедиться в правдивости этих слухов. Однако полагаю, что её воспитанием ещё не поздно заняться.
– Вы считаете её невоспитанной?
– Я считаю, что она не знает и не умеет многого, что необходимо настоящей принцессе, хотя и обладает обширными познаниями в тех вещах, без которых благовоспитанная девочка её возраста вполне может обойтись.
– Но у неё есть мать и бабушка…
– Вы Ваша Светлость, не сможете жить тут постоянно, ибо Ваш долг находиться рядом с супругом, а дочь герцога Иоганна Альбрехта нужна здесь – в Мекленбурге! Что же касается вашей бывшей камеристки, то тут уж и вовсе нет никаких препятствий. Она вполне может находиться рядом с дочерью. Тем более что её нынешний муж находится на службе у вашего сына.
– Что же, это разумно.
– Что же касается принца Ульриха…
– Мой внук вернется в Копенгаген ко двору своего отца, – отрезала королева.
– Но король Кристиан подтвердит помолвку?
– Разумеется. Он весьма заинтересован в мире с Иоганном Альбрехтом. Но что скажет Густав Адольф, узнав об этих планах?
– Что скажет шведский король, знает только лишь он сам! Однако я берусь сообщить обо всем этом своей сестре, чтобы она могла разъяснить ему выгоды подобного брака.
Не успели ещё похоронить тела всех павших на Праздном поле, как многие в Богемии стали понимать, что вместе с ними похоронены и прежние вольности Чешских сословий. Несмотря на то, что Прага и не подумала сопротивляться, вожди имперской армии обложили её непомерной контрибуцией. Узнав о её размере, застонали все от первых богатеев, до последних нищих, но делать было нечего и пражакам пришлось лезть в кубышки. За три дня требуемая сумма была собрана, но тут же последовала новая напасть. Вместе с победителями прибыли имперские чиновники, судьи, легисты и дознаватели, и стали изыскивать крамолу. Первыми под удар попали участники дефенестрации, и лица поддержавшие Фридриха Пфальцского. Затем были объявлены вне закона все отпавшие от «Святой матери католической церкви» и над страной, ещё помнившей яркие проповеди Яна Гуса, и неустрашимых таборитов повис страх.
Большинство тех, кому было что терять, поспешили в костелы и, приняв святое причастие, вышли оттуда ничуть не меньшими католиками, чем сам Его Святейшество Папа. Увы, помогло это далеко не всем, и весьма скоро очень многие из них лишились не только совести и прежней религии, но и имущества, а иные и жизни. Обширные и богатые имения, иметь которые не погнушался бы иной монарх, безжалостно конфисковались и раздавались
Поэтому нет ничего удивительного, в том, что очень многие захотели покинуть родину своих предков и отправиться в более спокойные места, населенные их единоверцами. Бежали поодиночке и семьями, снимались с места целые деревни и цеха мастеров. Одни шли пешком, навьюченные остатками своего скарба, иные на повозках, запряженных лошадьми или быками, третьи и вовсе путешествовали с комфортом, окруженные слугами и охраной. Большинство из них направлялось сначала в Саксонию, курфюрст которой хоть и поддержал императора Фердинанда II но все же был лютеранином и оказывал покровительство своим единоверцам.
Вот только достичь мирных мест удавалось далеко не всем. Рыскавшие повсюду отряды католиков, наемников и просто грабителей полагали беженцев своей законной добычей и нисколько не стеснялись при этом в средствах. Болеслав фон Гершов неоднократно был свидетелем подобных трагедий и, когда мог, приходил на помощь несчастным. Но, к сожалению, отряд у него был крайне невелик, да и действовать на чужой территории нужно было с известной оглядкой.
В последний раз, это случилось почти на самой Чешско-Саксонской границе, на поля в небольшом перелеске. Главарь банды мародеров, окружившей группу беженцев, имевшую неосторожность остановиться на отдых, горделиво восседая в седле, творил суд и расправу над ними. Суд по его важному виду, он воображал себя при этом видным вельможей, имеющим право карать и миловать.
– Помилуйте, Ваша Милость! – взмолилась высокая как жердь и такая же худая женщина, прижимавшая к себе плачущих детей. – Мы бы и рады услужить вам, но к несчастью у нас ничего не осталось…
– Вот как? – осклабился в притворном сочувствии негодяй. – Но, неужели вы пустились в столь долгий путь, не имея при себе даже нескольких талеров?
– Увы, мой господин. Всё что у нас было, уже забрали другие разбойники.
– Как ты сказала, женщина! – сделал оскорбленное лицо главарь, – Уж не назвала ли ты нас – верных слуг императора и добрых католиков – разбойниками?
– Нет, что вы сударь, – смешалась та. – Я вовсе не это хотела сказать. Я вижу, что вы, господа, люди честные и порядочные, в отличие от тех бандитов, что отобрали нас до нитки в нескольких лигах отсюда.
– Эй, как тебя, – велел своим подручным предводитель, которому надоело разыгрывать спектакль, – обыщи хорошенько эту старую грымзу, а то я устал от её вранья!
Рядовые грабители не заставили себя просить дважды, и, оторвав от несчастной её плачущих детей, принялись обшаривать её, нисколько не заботясь о приличиях. Муж несчастной, как видно, уже не имел сил и храбрости, чтобы противостоять произволу, лишь закрыл лицо руками, продолжая стоять на коленях. А вот старший сын – парнишка лет двенадцати, не смог сдержаться при виде подобного зрелища и подскочив к одному из мерзавцев, попытался оторвать его от матери.