Государевы конюхи
Шрифт:
— Да парнишка-то у нас не отецкий сын, а его мать пригуляла…
Тут Данилка во все глаза уставился на девку.
Почему-то ему казалось: зазорные девки с Неглинки непременно ходят простоволосы, что ни слово — хохочут, говорят всякие непотребства. Эта же, на вид — лет шестнадцати, не более, была, как положено, в головной повязочке под платом, и глаза достойно опускала, стыдясь смотреть парню прямо в лицо.
— Перекрестись! — потребовал он. — Перекрестись, что правду говоришь!
— Вот те крест! Звать-то тебя как?
— А Данилой.
Они
— А вот и наш крестный! Раб Божий Данила, — с тем девка подвела Данилку к купели.
— Что ж ты, сукин сын, слоняешься неведомо где? — спросил батюшка. — Я за пять алтынов всю ночь тебя тут караулить не нанимался! Ступай, стань возле крестной.
Данилка оказался рядом с высокой, едва ль не с ним вровень, статной девкой. Пока она не повернулась, он увидел и оценил черную длинную косу с дорогой жемчужной кистью-ворворкой. А повернулась — и снова мысль о нечистой силе испугала парня. Лицо у девки оказалось смугловатым, с резкими чертами, и брови — как углем наведены, густы, длинны, и нос тонок, и губы четко вырезаны. Случалось ему в Орше видеть красавиц-шляхтянок такой вороной породы, но на Москве — впервые!
— Данила, стало быть? А я — Настасьица, — успела шепнуть крестная мать крестному отцу.
— Вот и ладно, — отвечал он, тоже шепотом, потому что батюшка уже встал по ту сторону купели, готовясь приступить к обряду.
Отродясь еще Данилка не стоял так близко к доступной бабе! С ним творилось странное. Он видел темные лики иконостаса, что, выстроившись рядами, глядели на него из мрака укоризненно, он слышал и голос батюшки, но слов не разумел. И лишь когда дошло до Символа веры, несколько опомнился, прочитал хоть и с запинкой, но внятно.
С верой у белорусского полона тоже было не все ладно. Когда привели мещан да когда они кое-как расселились, а оказались иные даже в Твери, местные батюшки забросали владыку Никона посланиями: точно ли эти люди православные, и правильно ли крещены, и не лучше ли их перекрестить наново? На что состоящие при владыке писцы умаялись отвечать: точно — православные, крещены правильно, и венчать да отпевать их можно!
Дед Акишев, задумавшись об этом, строго допросил Данилку, сам проверил на знание молитвослова и решил, что подвоха нет, парень хоть и не молитвенник, а пост блюдет поневоле, однако ж и не какой-то нехристь. А что в церкви не каждое воскресенье бывает, так его на конюшнях не ради молитв, а ради водогрейного очага держат, мыть же коней велено ежедневно.
Молодая баба, бывшая вместе с Настасьицей в храме, когда привели Данилку, приняла мокрого и орущего младенца в холстинку. Тут же рядом оказалась невысокая девка и они вдвоем принялись вытирать скользкие ножки.
— А вот вам и поучение, — сказал батюшка. — И пригулянное чадо спасение обрящет, коли мать будет умна. Вам бы парнишечку с малолетства в обитель отдать, там его и воспитают в христианском
Священник вздохнул, покачал головой и чуть заметно улыбнулся.
— …и сыт будет, — уже несколько потише продолжил он. — У вас-то по-всякому бывает… Вот хоть бы и в Симонов монастырь, туда все князья и бояре жертвуют.
— Благословите, батюшка Ефимий! — вдруг попросила Настасьица, передав младенца девке и сложив ладони положенной горсточкой.
Затем подошла, склонилась, принимая в горсточку тяжелую руку священника, видать, и простому труду навычную, коснулась ее губами.
— Ох, девка, — сказал он. — Молись, авось грехи и простятся.
— Не мой грех, не мне и замаливать, — возразила она.
— Господь велел и за обидчика молиться. Тем соберешь горящие уголья на его голову.
— Батюшка! А как же молиться, коли знаешь, что уголья вымаливаешь? Что доброго в такой молитве?
— Не мудрствуй! — прикрикнул батюшка. — И подите вы все! Час поздний! Недосуг мне тут с вами препираться!
Он выпроводил Настасьицу с Данилкой, молодую бабу и девку, уже баюкавшую младенца, из церквушки, запер двери и еще остался перемолвиться словом с дьячком.
— Пойдем с нами, молодец, к крестинному столу, откушать чем Бог послал, — позвала Настасьица. — Там и обещанные два алтына отдадим.
Данилка остановился. И двух часов не прошло, как он отважно выслеживал зазорных девок, когда же позвали сами — растерялся.
— Да что ты стал в пень! Идем! Не пожелаешь — не оскоромишься! — дерзко сказала Настасьица. — Мы девки веселые, да не наянливые, на шею не вешаемся.
Данилка сообразил: ведь там, куда его ведут, — тепло! Может, и постелят на полу? Хоть войлок какой бросят, а накрыться и тулупом можно?.. Коли Господь посылает спасение — брать нужно с благодарностью, это ему, упрямому, дед Акишев постоянно повторял, а что благо подано через девок — значит, для чего-то так нужно.
— Да ладно тебе, — отвечал парень. — Куда идти-то?
— А за нами, куманек!
Настасьица пошла первой, за ней — Данилка, а уж за ним — баба и девка с младенцем. Дорогу кума знала — там, где сворачивала, казалось бы, в сплошной сугроб, там и оказывалась тоненькая, кривенькая стежка.
Оказался Данилка на дворе, где и пес лаем не встретил. Бедный, видать, был двор, такой, что и украсть нечего. И шириной в два шага, и крылечко невысокое…
Но в горнице накрыт был стол, и накрыт славно!
Данилка как вошел — не на молодых баб, хлопотавших у печи, а на этот стол уставился. Были там такие лакомства, каких он за всю свою конюшенную жизнь не только что не пробовал, а и в глаза не видывал.
Он признал свиную голову и с порога почуял, что с чесноком! Признал верченые коровьи языки, выложенные на блюдо, рядом стоял кувшинец с брусничным взваром, признал пирог, но с мясом ли или с чем другим, понять пока было невозможно. А стояли еще мисочки, от которых соблазнительно пахло, однако подходить и разглядывать было неловко.