Государевы конюхи
Шрифт:
На это Данилка не знал, что и ответить. А говорить о зазорных девках, вернее, о той, с кем Родька, возможно, пил и блудил, а рассчитался душегреей или чем иным из Устиньиного добра, ему опять сделалось неловко. Настасьица-то, при всем ее норове, — кто? То-то…
— Погоди, княгинюшка! Погляди, что получается! Ходит этот молодец, всех допекает своей душегреей! Все его посылают сама знаешь куда! И вдруг один Подхалюга принимается расспрашивать! — вдруг сообразил Юрашка.
Настасья вскинула руку, призывая к молчанию.
Юрашка
— Послушай, куманек, — подумав, сказала Настасья. — Расскажи-ка ты нам все это еще разок! Мы с тобой покумились, и ты на мои грубые слова не обижайся. Начни-ка ты сначала. Как знать, может, и сумеем мы отыскать эту твою душегрею. Может, и того, кто ее пропил или заложил, найдем. У нас, зазорных девок, всюду есть такие ниточки, за которые потянуть можно…
— Да ведь рассказал же!
— А ты вдругорядь!
— С другого конца, — надоумил Юрашка. — Ты нам про того Родьку пьяного толковал да про убитую Устинью. А ты про себя — как ты-то в это дело ввязался?
— Как ввязался?.. Да мне, коли я Родьку из-под плетей не вытащу, на конюшнях не бывать! — честно признался Данилка. — Я ж его под плети подвел — мне и вызволять!
— Стало быть, Москвы не зная, денег ни полушки не имея, пошел Родьку своего спасать?! — изумился Юрашка. — Ну, княгинюшка, знатного ты себе кума отхватила! Таких кумовьев за деньги показывать можно!
— Молчи, страдник! — С тем Настасья встала, подошла к вскочившему со скамьи Данилке и взяла его за плечи. — Лет-то тебе сколько?
— Восемнадцать… наверно…
— И откуда ты такой взялся на мою голову? Ты ведь не здешний, признайся!
— Из Орши мы.
— Тот полон, что после мора в Москву пригнали? Шляхтич, что ли?
Данилка кивнул.
— А что ж по-русски так ловко чешешь? — не поверил Юрашка.
— Мы — русская шляхта, православная.
— Это как же?
Данилка пожал плечами. Он и сам не мог объяснить — как. Но только русские шляхтичи Орши, Смоленска, Минска и прочих мест, где ему доводилось жить с семьей, заметно отличались от тех московских дворян, на каких Данилка нагляделся в Кремле. Больше всего его поразило, что дворяне сабель не носят, даже той недлинной и легонькой карабели, без которой шляхтичу в люди выйти — все равно что без штанов. И, стало быть, московский дворянин не мог при нужде защитить своей чести так, как это сделал бы самый захудалый шляхтич — отсюда и вечный лай с тасканием за бороды перед Красным крыльцом…
— Ну, Бог с ней, с шляхтой, — решила Настасья. — А теперь рассказывай, свет, как ты своими силами розыск вел!
— А так и вел…
И Данилка поведал, как его смутило ночное молчание сторожевых псов на протяжении всей улицы, как он ходил к дому Устиньи да спугнул странного вида девку с посохом да как за той девкой гнался…
— Шуба, говоришь, была богатая? — переспросила
— Богатая.
— А скажи-ка, куманек, девка та часом не прихрамывала?
Данилка возвел глаза к закопченному потолку.
— Нет, вроде не прихрамывала, но очень уж упасть боялась, — наконец молвил он.
— Что, княгинюшка? — забеспокоился Юрашка. — Что, свет? Догадалась?
— Погоди, не стрекочи… — Настасья все еще не сняла рук с Данилкиных плеч и глядела ему в глаза так, словно там, на донышке, сохранилось лицо той странной девки. — Говорила мне Марьица…
— Марьицу позвать?
— Нет, не зови. Я все и так помню. А что? Дай-ка сбегаем да и проверим!
— Прямо среди ночи? — удивился Данилка.
— Дело такое, куманек, что и среди ночи людей поднять стоит.
— До рассвета-то обернемся? — деловито спросил Юрашка.
— А тут и бежать недалеко. Ступай, куманек, одевайся!
Данилка послушно шагнул к дверям, да обернулся, как бы приглашая Настасью с Юрашкой следовать за собой.
И увидел такую картину — рука Настасьи уже лежала на Юрашкином плече, и он уже почти обнял Данилкину куму, и, видно, собирались оба скоренько поцеловаться, да вот помешали им!..
— Ступай, ступай! — нимало не смутившись, махнула свободной рукой Настасья. — А мы за тобой!
Данилка выскочил во двор и побежал к крылечку.
Много за эти дни стряслось непонятного, однако сейчас его волновал лишь один вопрос: как же это стряслось, что Настасья в зазорные девки угодила? С ее-то красой, с ее-то норовом?
— Что Настасьица? — спросила Федосья. — Все обговорила?
— Мы сейчас ненадолго со двора пойдем, — отвечал Данилка, торопливо одеваясь. — А потом вернемся.
Он натянул ставший уже узковатым тулупчик. И снова распущенный чуть ли не до подмышки рукав смутил его.
— Погоди, крестненький, — велела Федосья. — Скидывай эту лопотину! Есть у меня для тебя получше шубейка.
— И сапоги! — добавила Авдотьица. — Мне-то мой новые купил, а старые мои ему впору будут. Чего ж по снегу-то в лаптях?
Данилка посмотрел на статную, крупную девку и поверил — да, должны быть впору, велики бы не оказались…
— Шапку еще у меня купчишка забыл, — добавила Марьица. — Хорошая совсем шапка, надорвано только, ну да зашить можно. Раз ты конюх, то шить, поди, умеешь!
Данилка смолчал.
Конюхи-то сбрую чинили, и весь швейный приклад у них для этого водился, да только кто ж пустит к такому делу парня, приставленного к водогрейному котлу?
— Так я сбегаю, — предложила Авдотьица. — Я ж тут рядышком живу, я живо!
— К моим загляни, — попросила Марьица. — Спят ли? И скажи бабушке, чтобы шапку дала.
— Так это ж мне какой крюк?!
— Беги, беги, ноги у тебя длинные! — напутствовала Федосья. — А ты, миленький, садись да ешь.