Государственный палач

Сибирцев Сергей Юрьевич

Впрочем, тех непокорных жеребцов его приемный отец-хозяин-атлет в одночасье разогнал, попужав для острастки танковыми пульками, а фанатичных, допустивших кровавое непокорство вожаков-самцов на время упрятал в тюремный сруб.

И нынче я в некотором как бы чувственном тупике: на кого же нынче обрушить свою застоялую, приусохшую жалость?

По всему видно, что моим актерски чувствительным нервам нынче придется взять длительный отпуск без содержания – по семейным, так сказать, обстоятельствам.

А в сущности, все эти новейшие (а возможно, и вытащенные из пропасти сгинувшего прошлого) государственные приключения никоим образом не затрагивают моей нынче вполне

сложившейся семейной жизни. Государство, которое совсем недавно носило такое длинное имперское торжественно-претенциозное название, а нынче зовется скромно – Российская Федерация, – так вот этой самой федерации в лице ее служащих чиновников всегда было, а уж теперь и подавно наплевать на мою личную жизнь. На мои жалкие писательские гонорары. При товарище Сталине сие пособие называли более точно: трудодни. Им наплевать на еду-питье, то есть на количество и качество. Отравления с летальным исходом алкогольными продуктами с заводской маркировкой ведь обычное дело, почти как пошлый насморк, от коего обыкновенный порядочный обыватель не застрахован. А пищевая интоксикация вообще сплошь и рядом. А неуютное вредноноское заграничное барахло – кроссовки-однодневки, китайско-американские пуховики, в которых пух в основном утепляет-топырится в нижней части, а как же он, милый, колется и лезет, точно из прохудившейся, измочаленной подушки.

Одна в основном услада: странно непахучая забугорная «смирновка», которая употребляется в один присест без особого вреда для головы и походки, и полулегальные притоны терпимости или срочные услуги на дому профессиональными мастерами массажа.

Собственно, эти два, случайно пришедших мне в голову примера перетянут чашу весов в пользу демократии, заставив другую чашу с ворохом тяжеловесных социалистических завоеваний взметнуться вверх для презренного обозрения всеми цивилизованными гражданами свободного мира. Мира капитала.

За бетонными плитами какой-то молодчик-меломан крутил пленку с чарующим низким голосом молоденькой французской мадемуазель. Интересно, а какова эта худышка в постели? – наверняка шустра и жадна, только подавай и относи. Да-с… Наверное, тоже какой-нибудь психопат мучается: а не пора ли уничтожить эту певучую машинку, зачем ей жизнь, зачем она дает какие-то надежды, зачем развращает людей, расхолаживает, делает их беспомощнее, размягчает их сердца, которые становятся доверчивее и гибнут скорее, оттого что поддались мягкосердечности, которая всегда есть мнимая миражная величина. Ведь можно со всей определенностью сказать, что эта очаровательная, гибкая музыкальная стерва нервы своему очередному обожателю вытягивает с тренированной пытательской ухмылкой.

Еще русский доктор и сочинитель Антон Павлович догадывался, что за подобным ангельским обличием чаще всего хоронится-прячется самый натуральный кровожадный крокодил…

Антон Павлович лучше любого жесткого психоаналитика знал подлую женскую натуру. Вполне допускаю, что уважаемый сочинитель мог выразиться более определенно и твердо и сказать близкому Суворину или приятелю Потапенко следующее:

– Эх, батенька, великодушный вы человек! Поймите, нельзя достаточно длительно по-настоящему любить жену. Она, голубчик, не позволит такого пошлого финала. Женщина есть существо дикое, сумасбродное, не алгебраическое, голубчик, и в этом вся ее женская прелесть. Женское естество нуждается, как в опиуме, в ежедневном истязании, которое ей должен причинять бесплатно, по-социалистически, ее дружок, ее возлюбленный муж. Поймите, батенька, ежели ее лелеять, души в ней не чаять, всячески ей потакать, закармливать мерзким мармеладом… она

захиреет буквально на ваших великодушных глазах. Она превратится в подозрительного, недоброго зверька, который при любом удобном случае, фигурально выражаясь, станет кусаться, царапаться. Это еще повезет, ежели мелкий зверь, а то жди целую взрослую рептилию – крокодила! Однако заметьте, голубчик, эта рептилия так психически вас истощит, такую выжженную степь сотворит в вашей доверчивой душе – никакая палата № 6 не примет вас на облегчение…

Все верно, уважаемый доктор, я в своей жизненной биографии имел случай убедиться: женская суть – это затаившаяся бешеная гадюка, готовая в любой миг выскочить из уютной щели и подло-ехидно ударить ядовитым своим зубом-складнем.

Чтобы мир этот не впал в окончательный безумный блудильный грех, всю женскую породу надобно надежно изолировать в особенно прочные места и выдавать их, как настоящее, опасное для жизни людей, дорогостоящее лекарство, выдавать их в виде красивых, блестящих упакованных пилюль, которые ни в коем разе не подобает разжевывать, иначе смертоносная горечь: тоска и тусклое времяпрепровождение в семейном обрыдлом кругу.

Разумеется, если приспичит любопытство, неудержимо захочется-таки разжевать спецпилюлю, то есть взбредет в голову: а не завести ли семейный очаг? – тотчас же отыщи любой томик Антона Павловича и читай. Читай как можно долго и с тщанием, с усердием. Потому что усидчивость и усердное штудирование чеховских текстов расшифрует тебе, простофиле, всю твою идейную неграмотность, весь твой идиотский идеализм.

Ты оценишь на гениальных примерах, что человек рожден, создан Всевышним не для мучительных экспериментов в семейной герметичной реторте…

Человек создан для службы, для карьеры, для творчества, для безделья, которое, видимо, и есть высшее человеческое предназначение на земле.

В самый разгар этих политически-семейных рассуждений-трактатов я поймал себя на непредусмотренном желании: мне вздумалось облобызать беззащитное, украшенное золотящейся солнечной паутиной ухо моей сладко почивающей жены. Вернее сказать, меня обуяло острейшее желание приласкать эту выразительную, нежную, с едва приметным проколом, живую розовеющую мочку, – точно в мое сердце вспрыснули какой-то любовно-чувственный раствор.

Хотя, если быть последовательным психологом, один вид этого вызывающе прелестного органа должен возбудить во мне пренебрежительные защитные эмоции, обыкновенное здоровое отвращение. А может, вновь старина Фрейд обходит дозором свои владения: мое подсознание, которое добровольно содержит себя глубоко под коркой, в таинственной непознанной темнице… А впрочем, безо всяких аналитических фрейдов ясно, что со мною делается: натуральная проснувшаяся похоть встрепенулась, самец зашевелился. И опять я стал наливаться-накачиваться ядреным помидорным соком.

Сорвать-содрать с этих наглых эгоистических форм одеяло и с бешеной животной неукротимостью овладеть собственной женой, без трусливого обязательного предупреждения, без осточертелых прелюдий-ласканий, представить себя мужланом-любовником, который имеет права быть грубым и омерзительным, потому что он платит – и немалые – зеленые денежки! Именно немалые, да-с…

Нет, голубчик, не позволишь ты себе эту семейную игру-шалость в дикого мавра. Потому что существо, которое так сладко-мерзко посапывает подле тебя на семейном ложе, это давно уже не твое личное существо, на которое ты, вспомни-ка, голубчик, молился, боготворил, отдавал все ласки, которые могла нафантазировать твоя молодая, обезумевшая от любовного жара голова-головушка.