Готический роман. Том 1
Шрифт:
С тех пор, как мамка стала часто ночевать у тети Луизы, она начала здорово завираться. А вчера после праздника она совсем обалдела. Привела зачем-то в дом пьяного булочника Петера, и они среди ночи стали пить пиво и рассказывать друг другу, как они здорово проучили фрау Инге – чтоб не задавалась. Они так громко хохотали, что я никак не мог заснуть. Я терпел, терпел, но в конце концов не выдержал и заорал, чтобы они перестали шуметь, потому что мне надо рано вставать на работу. И тут мамка совсем взбесилась и пошла врать, и пошла – будто мне фрау Инге дороже родной матери, потому что она меня околдовала приворотными травами, которые у нее в шкафу за стеклом. И что она, мамка, еще до этих
– Ну и катись к своей ведьме, раз тебе у родной матери плохо!
Я так не нее разозлился, что сперва даже не заметил, как начался дождь. Я почувствовал, что за шиворот течет, только когда руль вдруг отломался – не помню, как я его своротил, я все время думал про мамкину шею, какая она белая и жирная. И вот теперь из-за нее я должен катить велосипед в гору одной рукой, а в другой нести руль, так что даже нечем заслониться от этого противного дождя. Ужасно не люблю, когда начинается осень – скоро темнеть начнет совсем рано и на дороге всегда будет стоять туман, а у меня от этого тумана мозги будто склеиваются в голове, и я начинаю на всех сердиться. Иногда даже на фрау Инге.
В замке никто не заметил, что я пришел, хотя в спальне фрау Инге все еще горел свет. Я подумал, что она там делает до самого рассвета, и прокрался к окну заглянуть – а вдруг мамка не врет и она и вправду там ворожит, чтобы все в нее влюблялись? Мне сначала показалось, что в комнате никого нет, а потом я увидел чьи-то ноги в ботинках, и тогда я прижался носом к стеклу, чтобы получше разглядеть, кто там сидит, но это оказался просто Ури, – он почему-то спал в кресле одетый, а фрау Инге нигде не было видно.
Тут мне тоже страшно захотелось спать, так что я с трудом дотащился до свинарника и повалился в кормовой на матрац, даже одеяло не стал доставать.
Но только я заснул, как следом за мной явился пьяный булочник Петер и стал поливать меня пивом из большой кружки, – такая кружка во время праздника висит над входом в палатку певческого ферайна, в котором Петер председатель. Пиво лилось мне в уши и за воротник, так что мне в конце концов пришлось открыть глаза и тут оказалось, что это вовсе не Петер, а Ури – поливает меня водой из шланга и смеется.
– Просыпайся, а то все на свете проспишь. Даже фрау Штрайх уже пришла, а ты еще дрыхнешь, – сказал он мне совсем не сердито. Он очень редко на меня сердится – не то, что другие. – А почему ты спишь здесь, а не у себя дома?
Я не знал, как ему объяснить, почему я сплю здесь, а не дома, – не мог же я ему рассказать, что говорила мамка о нем и о фрау Инге, но он сам догадался и похлопал меня по плечу:
– Из-за мамаши, да? А ты плюнь и разотри, вот так, как я, – он плюнул себе под ноги и растер плевок каблуком. – У меня ведь с моей мамашей тоже есть проблемы, не только у тебя.
Я очень удивился, мне и в голову не приходило, что у Ури тоже есть мамка, как у других. Пока я удивлялся, Ури взял свой шланг и пошел к дверям. На пороге он остановился и направил струю из шланга на какую-то грязную точку на стенке:
– Но это не самые страшные проблемы, они смываются потоком времени, как грязь со стены.
С Ури иногда бывает, что он заговаривается – возьмет и скажет что-нибудь невнятное, вроде стихов, которые мы проходили в школе, когда я еще туда ходил. Ури
– Ты можешь повторить то, что я сказал? – спросил он.
Повторить-то я точно мог, хоть и не понял.
– Но это не самые страшные проблемы, они смываются потоком времени, как грязь со стены, – сказал я быстро.
– Цены тебе нет, Клаус, – засмеялся Ури и начал мыть подстилки под свиньями, а я взял морковку из ящика на полу и стал грызть.
– Ты, небось, голодный, – сказал Ури. – Я сейчас тут домою и пойду готовить завтрак. Так что приходи через час пить кофе.
Ждать целый час было трудно, очень бурчало в животе, но я погрыз еще немножко морковки и стал придумывать, что Ури может приготовить на завтрак. Пока я смешивал в миксере корм для свиней, у меня перед глазами проходили разные замечательные картины, вроде сосисок с капустой или шмальценброда с картофельным салатом. Потом среди этих картин появилось лицо фрау Инге – я так размечтался о завтраке, что даже не заметил, как она вошла. Она почему-то была в том самом нарядном платье, в котором она вчера ходила на праздник, глаза у нее были усталые а волосы – не причесаны. Я вспомнил, как Ури ночью тоже спал в кресле одетый, и мне стало казаться, что у них что-то случилось. Тем более, что фрау Инге не улыбалась, как обычно, а смотрела на меня как-то недобро, – наверно, из-за мамки. Я только не мог понять, как она узнала, какие ужасные вещи мамка плела про нее ночью Петеру. Но это было неважно, – важно было, что она про это знает и сердится за это на меня.
Она что-то сказала, – я не расслышал, что, – и быстро ушла, и я совсем расстроился, потому что не знал, идти мне к ним завтракать или нет. Я стоял и все крутил и крутил в миксере похлебку для свиней, хотя она давно уже была готова, и с трудом удерживался, чтобы не заплакать. Как-то вдруг получилось, что никто-никто на свете меня не любит: мамка отпустила меня среди ночи и не попросила остаться, а фрау Инге все равно сердится на меня из-за мамки. И даже к Отто я не могу пойти, как раньше, чтобы все ему рассказать: Отто теперь стал дружить с фрау Штрайх больше, чем со мной, и совсем не радуется, когда я к нему прихожу. Мне даже иногда кажется, что он хочет, чтобы я поскорей ушел.
Тут кто-то налетел на меня сзади и больно ударил под коленки, так что я чуть не упал. Это был мой друг Ганс, и мне стало стыдно, что я про него совсем забыл, а ведь он один-единственный меня любит. От этого я огорчился еще больше, потому что мой Ганс за последнее время здорово вырос, и я теперь ужасно боюсь, как бы фрау Инге его не зарезала, когда у нее будет большой заказ из колбасной фабрики. Я все время собираюсь попросить ее, чтобы она его вообще не резала, а оставила на развод – у нее есть такие кабаны на развод они живут в отдельном загоне, их не режут, а кормят специальной едой и запускают к свиньям, когда у маток течка. Карл любил говорить, что у него руки чешутся их всех перерезать, потому что они – типичные представители класса паразитов. Но мне все равно, пусть Ганс будет паразит – только бы фрау Инге оставила его жить в свинарнике, чтобы мне было с кем дружить.
Я повез тележку с кормом в свинарник, а Ганс с радостным хрюканьем побежал за мной. Когда я разливал пойло по кормушкам, я подумал, что просить фрау Инге про Ганса не поможет, потому что вспомнил, как она велела, чтобы я прекратил нежничать с Гансом – она так и сказала
«Прекрати с ним нежничать, а то ты создаешь моральную проблему». Я не знаю, что такое «моральная проблема», а когда я спросил про это у мамки, она шлепнула меня по губам и сказала, чтобы я не умничал. Наверно, она тоже не знает, но это точно что-то плохое.