Готика
Шрифт:
– Ты о чём?
– В глазах создателя, а именно таковыми я вижу художников, есть некий трепет восхищения. Знала, что ты станешь моим открытием.
Закончив прогулку по галерее, мы вышли на улицу. Лилит спустилась по ступеням и остановилась напротив шикарного яркого-синего кабриолета.
– Ну, показывай дорогу, – улыбнувшись своими ярко-алыми губами, указала на машину. – Вперёд. Я жажду увидеть твою картину ада.
Скользнув в машину, я почти ахнула. Текстура дорогой кожи приятно ласкала тело, а аромат красной смородины с нотками пряной корицы, наполнил лёгкие. Дорого. Искусно. Богато. Именно об этом я
Она грациозно скользнула в салон. Машина издала мягкий урчащий звук, вибрация отдалась в теле, когда мы тронулись. Указывая дорогу, я следила за вождением девушки. То, как она изящно держала руль двумя руками, плавно скользила в потоке, задумчиво прикусывала нижнюю губу, было своё, гипнотическое действие.
Как только мы остановились возле огромного амбара, Лилит не выглядела удивлённой. Я ожидала прочесть на её лице презрение или как минимум усмешку, но она держала себя слишком хорошо.
Сладкий аромат смородины и корицы сменился на более токсичный. Краски для меня всегда имели свой вкус – сладковатый с горькой текстурой. Аромат растворителя щекотал ноздри, но для меня он был настолько привычен, что я почти тут же пропустила его значение.
– Невероятное зрелище, – с каким-то оттенком гордости, прокомментировала Лилит. Она плавно скользила глазами по всем полотнам, выставленным в том амбаре, словно искала нечто определённое. – Тебе можно открыть целую галерею.
Тёмные тона преобладали в каждой картине, но такова была природа, сущность самого города Шартре. Порой встречался яркий мшистый цвет на деревьях и камнях, туман, который тонкой плёнкой, будто опутывал саму картину, и ярко-алые ягоды ноктюрны.
Я рисовала легенды, о которых знала, Мару – восседающую на груди мужчины, что видел жуткие кошмары во сне, не подозревая, насколько глубоко погрузился в омут отчаяния. Не понимая, что никогда не проснётся. Но картина ада была самым тёмным венцом моего творения.
– Я будто слышу их немые крики и по коже мурашки, – шёпотом восторга, прокомментировала Лилит. Она протянула руку, показывая гусиную кожу.
Змеи бесконечными клубками оплели каждого грешника, чьи рты были открыты в громком агонизирующем крике боли. Они молили о помощи, но чёрным змеям было плевать, они коварно кружили по всему масштабу полотна, душили, питаясь теми криками мольбы. Сплетение рук, ног, открытых в страхе выпученных глаз, приводили меня в совершенно двоякое чувство стыда и гордости. Нарисовать нечто подобное, казалось кощунством по отношению к каждому человеку, но то, как я передала боль и ужас людей, заточенных в аду за свои грехи, меня поражало.
– Здесь пахнет олифой, но немного мягче, – потянув воздух, с глубоким трепетом, заметила Лилит. – Сумбурность творческого поиска поражает своей глубиной.
Я знала, о чём она говорит. Для меня аромат художественной галереи пах годами упорного труда, высыхающего льняного масла с нотками благородного дерева и смолы. Это создавало тот самый вакуум, в который погружаешься, беря в руки кисть.
– Тот, кто способен создавать подобные картины, рано или поздно входит в летопись истории.
– Признание после смерти не то, что я бы выбрала, – поморщившись ответила.
– Тогда следует исправить это, – она вскинула брови, посмотрев на меня с предвкушением в глазах. – Я
– Нет, – твёрдый отказ заставил Лилит сощурить глаза в неверии.
Я знала, она ждёт объяснений, но как рассказать всё и не выдать себя? Моя история казалась слишком шокирующей и запутанной, чтобы открывать её своей новой знакомой. И хоть это было для меня самым сильным желанием показать миру то, на что способна, отказ всегда был первой реакцией на подобное предложение. Поль именно поэтому подарил мне целую студию, где я могу рисовать и выставлять свои картины пусть заглядывало ко мне только солнце, а иногда дожди, что, барабаня по стёклам, стекали серыми каплями вниз.
– Это прозвучало весьма не аргументировано и резко, – тон Лилит немного смягчился, из глаз ушла вся резкость и толика осуждения. – Тогда, если позволишь, я стану твоим единственным гостем, который будет любоваться на картины и обсуждать их с тобой.
Не думала, что наше знакомство может иметь продолжение и перерасти в привязанность. Ростки дружбы робко выползали на поверхность, боясь осуждения и отказа, но я запретила себе сомневаться.
– Тогда я буду ждать тебя.
После этого знакомства мы с Лилит проводили много времени вместе. Рисовали картины, она скорее наброски делала карандашом и довольно неплохие. Лилит любила наблюдать за моей работой. Она могла часами стоять позади, сохраняя полную тишину, пока я набирала палитру и выводила линии на холсте. Я даже забывала, что нахожусь одна, а когда то палящее безумное желание рисовать отступало, видела довольную, одобряющую улыбку.
Лилит стала моим якорем. Нарисовать картину для меня словно вдохнуть, настолько процесс создания увлекал, что порой я не замечала времени. Но в последние дни всё стало гораздо хуже. Сны парализовали меня своей тёмной атмосферой. Паутина мрачности вокруг сознания туманила разум и казалась слишком запутанной.
Мы с Лилит сидели в уютном кафе, потягивая горячий кофе, пока на улице спешно шагали прохожие. Я наблюдала за листком жёлто-зелёного цвета, который оторвавшись от ветки, плавно скользил, подхватываемый потоками ветра, к земле. Воспоминания медленно кружили в мыслях, не пытаясь свести с ума.
Потягивая кофе, я разбирала горячий напиток на всевозможные оттенки. Сладко-горькие нотки мягко касались языка, терпкий, даже вяжущий вкус с едва слышным ароматом зёрен, пьянил сознание.
– У меня есть заказ, – небрежно бросила Лилит. – И прежде чем откажешься, послушай.
На кончике языка уже сидел тот самый отказ, но что-то в её взгляде заставило меня остановиться. Поток волны, грозящей захлестнуть меня паникой, замедлился. Кивнув, я увидела довольную, даже победную улыбку Лилит.
– Я поняла, откуда дует ветер, поэтому не разглашала никак имён. Просто некоторые заинтересовались твоими работами. Сейчас это может показаться слишком сумбурным, но подумай, Дея, твоё искусство волнует, трогает, заставляет остановиться и задуматься. Нельзя вечно прятать свои картины в том амбаре.
Пока она говорила, кровь в моих венах забурлила от предвкушения и страха. Каждая эмоция казалась слишком сильной и уничтожающей. Они сплелись в толстый жгут, похожий на клубок змей, который извивался и шипел.