Говнари навсегда
Шрифт:
Мы заняли свою боковушку, и, дабы скрасить дорогу, выпили…
Проснулся я ночью от того, что меня грубо трясли за плечо. Открываю глаза — наряд милиции. И женщина кричит:
— Ссадите их! Они матерятся! Дебоширы!
Я, не вникая в происходящее, говорю менту:
— Мы же спим!
Мент обернулся к недовольным пассажирам и резонно сказал:
— Да они же спят!
Сипок затаился наверху, я притворился спящим. Менты, для порядка походив по вагону, ушли, и через какое-то время все стихло.
Оказалось, что пьяный Сипок, который и трезвый-то с пренебрежением относился к общепринятым
Наступило похмельное утро. Сдерживая тошноту, я вышел покурить в тамбур, в углу которого за ночь вырос желтый сталлагмит из мочи. Подходили стершиеся из памяти мужики и предлагали скинуться на поправку здоровья. Причем вели себя как старые-добрые кореша и называли Саньком.
Денег у меня уже не было, да и пора было выходить, приехали. Часов в 10 утра мы с Сипком сошли на промерзшую гостеприимную землю поселка Пелым. Встречала нас стая одинаковых собак, судя по всему, отец у них был один, и был он породы Лайка.
Поселок стоял в заснеженном поле, вдали чернела тайга. Кроме железнодорожной платформы вокруг не было ничего. Сипок посмотрел на лес и сказал:
— Я однажды летом вон туда посрать сходил… — И захлебнулся смехом.
— И хули? Че я, в лесу не срал? — Ответил я, не поняв тонкой иронии Андрея. Сипка Андреем звали, Юбиным.
— Да гнус!
— И как?
— Да вообще пиздец, жопа неделю чесалась, сидеть не мог…
Мы шли по центральной улице Пелыма мимо какого-то камня, который лежал посреди дороги.
— Блядский камень, — сказал Сипок, показав мне единственную достопримечательность этих мест, — тут бляди собираются…
Я кивнул, хотя и не поверил — откуда тут бляди-то возьмутся?
Мы подошли к модульному финскому дому, довольно просторному, и вошли вовнутрь. Тут проживали родители жены Сипка, которые его тихо ненавидели, но ради дочери терпели. Родственники холодно поздоровались и попросили к столу. Подавали щи. Таких крупно нарезанных овощей и капусты я больше в жизни не встречал. А может это они специально? Стопочку, на которую я возлагал большие надежды, тоже не поднесли…
Атмосфера в доме к нахождению там не располагала, и мы пошли в поселковую школу, куда должна была через некоторое время приехать сестра жены Андрея. Передать ей надо было что-то. Это было последнее дело, ради которого мы приехали в Пелым, чему я был несказанно рад. Мороз, тишина, лай одинаковых собак и вертикальные дымы, отчего-то угнетали меня.
Школа представляла собой ничем не примечательное ветхое одноэтажное здание. Типа барака. Вряд ли день первого звонка тут можно было сделать праздничным событием. Да и последнего тоже. Но вот зато сортир тут был уникальный! Может на севере и все такие, не знаю, но представьте себе: открываете вы дверь в туалет, и перед взором предстает гора из бетона выше человеческого роста. И на самом верху два очка. Зато когда восседаешь, входящие люди выглядят ниже тебя по званию и должности. Но ощущение это обманчиво. Когда в сортир заглянул Сипок, я почувствовал себя неловко — сидишь, как на постаменте…
К
Обычный вечер, обычный день…
Петербургская осень мрачнее вдвойне, если отсутствуют мани, а времени для рефлексии и созерцания действительности, наоборот полно. Я и Горби находились именно в таком положении, и оно усугублялось еще тем, что мы были молоды и энергичны.
Наскребли на пиво, благо до кириенковского дефолта 1998 года стоило она меньше трех рублей. Точнее два пятьдесят за бутылку «Студенческого». Моросил дождь, липкий холодный воздух неприятно касался шеи. Впереди чернел провал «холодной трубы», подземного перехода под Невским. Горби закурил, и сразу:
— Сигареты не будет? — Какой-то нездорово выглядящий подросток.
Горби зло выпучил глаза, выдержал паузу и коротко ответил:
— Съебался!
С разных сторон темного перехода раздались негодующие голоса. Кто-то попытался схватить Горби за одежду. Он вырвался. Нас начали обходить со всех сторон. Я схватил бутылку за горлышко и как мог страшнее закричал:
— Ну что, сявки, давай бля, подходи! — Это почти все, что я могу сказать на фене.
Нас обтекала равнодушная толпа. Все делали вид, что ничего особенного не происходит.
Подростки растворились во тьме перехода, казалось, что оттуда нас провожают их светящиеся ненавистью глаза.
Мы шли к площади перед Казанским собором по делу. Пустяковому, но других все равно не было, да и не предвиделось. Хотели продать поддельные часы Casio G-Shock какому-нибудь прохожему, и на вырученные деньги перекусить. Или выпить. По настроению.
У Казанского людей почти не было, мы положили часы на покрытую мелким щебнем дорожку и сели на скамейку напротив. Покупатель должен был не только появиться, но и догадаться, что часы выставлены на продажу. План бредовый, но для пьяных бездельников — в самый раз.
Не прошло и пяти минут, как какой-то проходящий мимо хачик нагнулся, взял наши часы, сунул их себе в карман и нагло плюхнулся на соседнюю скамейку.
Мы вскочили и подошли к этому ребенку гор:
— Э, часы отдай!
— Какие часы? Нэ брал я! Чиво нада вабщэ тэбэ, а? — Выпучив глаза, спесиво закричал гость Культурной Столицы.
«Вот гнида», — подумал я, и, увидев припаркованный напротив Дома Книги милицейский бобик, пошел к нему. Открыв дверь в машину я, собравшись с духом, сказал:
— Там какой-то черный у меня часы украл, помогите, пожалуйста!
Менты, вопреки ожиданиям, сразу вписались. Один из них спросил:
— Где он?
Я показал. Наряд в количестве четырех человек бодро пошел к месту преступления.
Хачик, который не рассчитывал на такой оборот, заметался, вытащил часы и положил их рядом с собой на скамейку, после чего замер с умильными собачьими глазами и гостеприимной кавказской улыбкой.