Град огненный

Ершова Елена

— Заплатить не забудь! — кричит мне вслед женщина. — И так и быть! Прочухаешься — приходи снова, только охрану предупреди! Тут психам рады!

В спину мне несется заливистый смех. Это — мое второе бегство за сегодняшний день.

Деньги я оставляю на пороге.

* * *

Женщина не приносит мне облегчения. Напротив — ее грязь смешивается с моей, а смех звучит в голове, раскалывая ее, как перезревшую дыню.

Как там сказал Полич?

"Ваше нынешнее состояние — лишь перезапуск отмершего организма. Перезапуск по определенной программе, нарушив которую — вы погибнете окончательно".

Моя

программа, цель моего существования — разрушение. Я создан для убийства. И убийство — это все, что я умею делать. Зачем обманывать себя?

Запах крови и разложения преследует меня до самого дома. Я запираюсь на замок, задергиваю шторы, брызгаю во всех комнатах старым одеколоном Тория — но все равно чую этот запах.

Он просачивается сквозь щели, сквозь решетку воздуховода. Им пропитана одежда, и я стаскиваю мундир, швыряю его в угол ванной комнаты, где он сворачивается, будто шкура окровавленного зверя, хищно посверкивая глазами погон. А я долго стою под ледяным душем — но холода не чувствую. Не чувствую ничего вообще — только забивающий ноздри запах крови. Жажда убийства вшита в меня подкожно. Ее не вытравить.

Я едва держался на телестудии. Я почти потерял контроль и чуть не задушил эту шлюху. Если я — камень, выпущенный из пращи, то прежде, чем упасть, я должен пробить чью-то голову.

Выйдя из душа, перетряхиваю аптечку. Осталась одна белая таблетка. Силюсь вспомнить, в какой последовательности и сколько раз за день их принимал. Да и принимал ли сегодня вообще? А вчера? Мысли разбегаются, голова наполнена кровавым туманом.

Я бросаю таблетку в рот. Открываю кран, набираю полные пригоршни воды и подношу к губам — она тоже пахнет медью. На языке — железистый привкус. Отнимаю ладони от лица — по рукам течет не вода, а кровь. Горло сводит спазмами. Я кашляю, выплевываю таблетку, и она падает в раковину, где ее тут же смывает кровавым потоком. Желтоватый фаянс становится алым. Кровь густеет, пузырится в отверстии слива. Дрожа от отвращения, я поворачиваю кольцо смесителя. Срываю полотенце, начинаю судорожно вытирать руки, лицо. В зеркале вижу свое отражение — не лицо человека, посмертная маска. Единственный уцелевший глаз вытаращен и безумен, кожа глазниц черна, как от постоянного недосыпа или затяжной болезни. Шрамы уродливыми буграми проступают на тусклой коже.

Если настоящий Ян умер еще ребенком, то кто смотрит теперь из зеркала? Мутант. Урод. Как же мерзко!

Бью в стекло кулаком. Оно трескается. В кожу вонзается осколок. Но боли нет. Совсем нет боли! Не потому ли, что мое тело — мертво?

Медленно вытаскиваю осколок. Он со звоном падает в раковину. Из ранки лениво, как бы нехотя, выступает кровь — она черная и густая. Как уличная грязь под сапогом. Как болотная топь. Не кровь — моя внутренняя тьма. Яд, превративший меня в зверя, живущего убийствами и ради убийств…

Тучи над городом густеют, заливают чернотой мертвые глазницы домов. Свет фонаря становится тусклым и мерцающим — он бессилен развеять торжество тьмы. Я тоже растворяюсь в ней — бороться бессмысленно, да и незачем.

Не помню, как в моих руках оказывается нож. Лезвие входит в ладонь, будто в воск, но я по-прежнему ничего не ощущаю. Тело одеревенело, пальцы свело трупным окоченением.

Вгоняю лезвие глубже, поворачиваю по оси. Боль электрическими разрядами пронзает

от пальцев до локтя. Кровь начинает густо выплескиваться из раны, а я смеюсь. Такое облегчение — чувствовать себя живым! Такое счастье — чувствовать хоть что-то!

Запах крови дурманит рассудок. Голова плывет, и тьма — верная пособница моих преступлений — оборачивает меня мягким и плотным одеялом.

Потом я теряю сознание.

12 апреля, суббота

Часов в десять утра кто-то долго и настойчиво звонит в дверь. Не желаю никого видеть: я не спал всю ночь, лишь изредка проваливался в забытье. Я измучен и едва стою на ногах. Но звонки не утихают. Тогда я плетусь к двери и открываю. На пороге стоит Торий.

— Да ты, никак, все спишь? — удивленно произносит он.

Я не собираюсь посвящать профессора в свои проблемы, поэтому завожу за спину забинтованную руку и спрашиваю:

— Зачем пришел?

— Грубиян! — Торий толкает меня плечом и вваливается в квартиру. — Вот, зашли с Лизой тебя поздравить. С днем рождения, дружище!

Только теперь я замечаю в его руках бутыль коньяка, перевязанную алой лентой. За спиной профессора маячит его жена Лиза — она смущенно улыбается и тоже поздравляет меня, и держит круглую коробку из-под торта. Тогда я вспоминаю, какое сегодня число.

Проклятые телевизионщики устроили шоу прямо накануне дня моего рождения.

Перерождения как васпы, если быть точнее. Как человек я родился осенью — почему-то знаю это совершенно точно. Лес тогда был огненно-рыжим, в воздухе стоял пряный запах сухой листвы и костров. Я не помню, чтобы на стол ставили торт с зажженными свечами. Зато помню, как кто-то (наверное, отец) подарил мне большой складной нож — я вырезал им кораблики из коры и пускал по лужам.

Этим же ножом я полоснул своего наставника, когда отряд васпов пришел в деревню за новобранцами. Моя храбрость очень понравилась сержанту Харту, и он начал тренировать меня, как своего преемника. Кроме прочего это означало: истязать с особой жестокостью. Я отблагодарил его, зарезав при первом удобном случае. Сержанта из меня не получилось.

— Немного поднимем тебе настроение! — продолжает Торий и вручает мне коньяк. — Лиза, неси торт на кухню!

— Не надо… на кухню, — слабо говорю я и машинально принимаю бутылку.

— Почему? — удивляется Торий.

Лиза замирает и смотрит округлившимися от страха глазами. Вернее, не на меня — на мою руку.

— Что случилось? — спрашивает она тихо.

Я приваливаюсь к стене плечом. На языке снова чувствуется привкус железа, горло сводит спазмом, и я могу лишь выдавить:

— Пустяки…

— Какие пустяки! — повышает голос Торий. — Где у тебя аптечка?

— В ванной, — отвечаю и сажусь на диван. Ноги трясутся, как желе. Запах крови снова начинает медленно разливаться по квартире.

Торий ставит на стол коньяк и торт и широким шагом идет в ванную комнату. Лиза садится со мной рядом, дотрагивается до бинтов.

— Позволь, я посмотрю…

В ее глазах сострадание, но поза напряжена — она все еще боится. Это вполне разумно, учитывая, что три года назад я едва не изнасиловал ее (на счастье вовремя вмешался Торий). Боится — и все равно суется в нору к раненому хищнику. Хорошая, добрая девочка. Глупая, конечно.