Град огненный

Ершова Елена

Бун отшвыривает меня, словно кусок гнилого мяса, и уходит, брезгливо вытирая ладони о штаны. Мне ничего не остается, как поправить портупею и последовать за ним. И люди, попадающиеся на пути, больше не улыбаются и не желают доброго дня, а лишь отводят глаза. Когда волк перестает прикидываться овцой и показывает звериный оскал, его следует изгнать. Или уничтожить.

Мы устраиваем допрос. Мы — это я, Бун, староста Захар и Торий.

Староста недружелюбен и хмур. Профессор выглядит виноватым: он тоже несет ответственность за убийство девушки, ведь он поручился за нас. И будь у меня немногим больше времени, я бы каждого васпу провел через дыбу. Но люди считают, что все можно

решить разговором. Они наивны: у васпов нет ни совести, ни страха. Зато, будучи преторианцем, я могу уловить едва ощутимые вибрации эмоций, учуять тонкий шлейф пролитой крови. Людей можно обмануть. Преторианца — никогда. И пока люди говорят, мы с Буном пытаемся прощупать фон каждого из васпов.

— Это недопустимо, — говорит Пол, и я чую исходящую от него волну возмущения. — Мы заключили перемирие. Договор. Он не должен быть нарушен.

Его поддерживает комендант Расс. И преторианец Дик. И Брок. И многие другие. Не только офицеры, но и солдаты. А я чувствую разливающееся в воздухе напряжение, и оно не нравится мне — так было перед бунтом.

— Присмотрись к десятому взводу, — шепчет мне Пол и с каменным лицом, как ни в чем не бывало, проходит мимо людей.

Десятым взводом командует Род — нахальный и хитрый, как и все сержанты. Люди задают ему вопросы, а он смотрит мимо них, презрительно сощурив темные глаза, и отвечает спокойно и кратко. Не знал. Не видел. Спал всю ночь. Караульный подтвердит. И караульный подтверждает. Слишком спокойно. Слишком заучено. Я внимательно смотрю на солдата, и вижу, как по шее за ворот гимнастерки сползает крупная капля пота. Но люди не замечают ничего. Бун смотрит в пол, подавленный и сгорбленный, разом постаревший на несколько лет. Староста сжимает и разжимает кулаки, на его лбу от напряжения вздуваются жилы. Наверное, дай ему сейчас в руки пистолет — выстрелил бы в любого из нас, не раздумывая. Торий вопросительно смотрит на меня, а я неопределенно дергаю щекой, и он кивает и говорит обреченно:

— Хорошо. Можете идти.

Васпы скрываются за дверью. Я на мгновенье пересекаюсь взглядом с Родом, и тот, прежде чем выйти на улицу, расплывается в самодовольной улыбке. На меня веет едва ощутимым запахом сухой травы и меди. Я рывком поднимаюсь со скамьи.

— Нужен перерыв, — бросаю через плечо, и, не слушая ответов, спешу вслед за Родом.

Он стоит возле сарая, заложив большие пальцы за пояс.

— Я все ждал, — лениво произносит сержант, — когда тебе наскучат эти игры.

Гнев скручивает мои внутренности в тугой клубок. Я кладу ладонь на рукоять стека, говорю хрипло:

— Это ты!

Род ухмыляется и отступает за угол сарая. Растущий рядом дуб бросает на его лицо острые тени, и оно становится полосатым. Запах чужой крови ощущается отчетливо, и мне уже не нужно слышать признание, я и так понимаю — передо мной убийца.

— Ты нарушил перемирие! — рычу я. — Ты будешь убит.

— Я бы не спешил на твоем месте, — спокойно отвечает сержант и показывает куда-то вверх. Слежу за его жестом. На покатой крыше сарая, спрятавшись в тени веток, сидит снайпер. Черное дуло винтовки смотрит прямо в мое лицо.

— Не ты теперь командуешь роем, — скалится Род.

Я так застываю с поднятым стеком в руке, слишком хорошо понимая, что не успею ни перерезать нахалу горло, ни выхватить маузер и пристрелить обоих.

— Опусти стек, — тем временем говорит сержант. — Медленно.

Я подчиняюсь, хотя внутри меня потряхивает от злости. Род по-прежнему улыбается, но его улыбка больше походит на волчий оскал.

— Поговорим как васпы, — продолжает он. — Без людей. Их и так слишком много вокруг за последнее время. Так много,

что иногда мы начинали забывать, кто мы такие на самом деле.

— А ты забываешь, кто я, — отвечаю ему в тон и слегка наклоняю голову. Улыбка сползает с лица Рода, глаза на мгновенье тускнеют. Я знаю: когда нужно, васпы умеют почуять во мне зверя. Но Род быстро берет себя в руки и отвечает:

— Я помню. Поэтому не пристрелил тебя сразу. И не перерезал всю эту паршивую деревеньку до твоего возвращения.

— Эта деревенька дала нам пищу и кров, — перебиваю я. — Без отдыха и пищи мы сдохли бы через пару дней.

— Но мы не сдохли, — возражает Род. — Ты решил правильно, заключив договор с людьми. Теперь мы получили, что хотели. И срок договора истек.

— Это решать мне.

— Уже нет, — в голосе сержанта появляются угрожающие нотки. — Многим не нравится, что ты якшаешься с людьми. Многие говорят, что ты был связан с ними договором на крови, поэтому слушаешься их, как собачонка. Ты позоришь васпов, как и этот предатель Бун. И многие не хотят видеть тебя вожаком, — он делает паузу и качает головой, словно сокрушаясь. — Но ты все еще силен. И все еще нужен рою. Поэтому я должен спросить: на чьей ты стороне?

Я снова кошусь на снайпера. Он не изменил позы и все также сосредоточен. Его лицо скрыто тенями, но мне кажется, что это кто-то из отряда покойного Рона. Возможно, снайпер тоже участвовал в недавнем бунте. И сколько на тот момент было таких, несогласных? Сколько их стало теперь? Я хочу спросить об этом сержанта, но понимаю: он не ответит. И спрашиваю другое:

— Зачем ты убил девушку?

Род закатывает глаза, отвечает:

— Потому что хотел и мог. Разве для васпы этого не достаточно?

— Все течет. Все меняется. Даже васпы.

— Только не васпы! — рычит сержант, и в его глазах я вижу отражение его внутренней тьмы. — Я видел, как ты смотрел на Бунову девчонку, — он запрокидывает голову и хохочет. — Я знаю, как ты хочешь ее! О, эта маленькая белочка. Этот дикий зверек. Ты был бы рад рвать ее зубами, до крови, до смерти, — Род понижает голос и наклоняет корпус вперед, словно хочет поделиться со мной какой-то сокровенной тайной. — Мы созданы для смерти, — хрипит он. — Мы и есть — смерть! Так выпусти своего зверя! Будь вожаком, а не тряпкой!

Я задыхаюсь от гнева. Огонь бьется в глотке, не находит выхода. Но я спиной чувствую чье-то приближение. И если это еще один из бунтовщиков — сегодня же я буду мертв, окончательно и бесповоротно. И не будет такого яда, способного вновь вернуть меня к жизни. И не будет лекарства, излечивающего гнилые души.

Но если мне и пришла пора умереть, я должен принять смерть с честью.

— Ты прав, — медленно говорю и расслабленно опускаю руку, едва касаясь пальцами кобуры. — Я должен выпустить зверя.

И отклоняюсь в сторону, одновременно выхватывая маузер. Над моей головой прокатываются выстрелы. Спину обжигает огнем, но я стискиваю зубы и все равно стреляю. Почти наугад, в темноту — потеря глаза лишила меня бинокулярного зрения, и одна сторона мира всегда остается для меня слепым пятном. Но я все же успеваю заметить, как кулем скатывается с крыши снайпер. И не понимаю, я ли уложил его шальной пулей или кто-то еще? Но раздумывать некогда. Группируюсь. Прыгаю на сержанта, пока он не успел выстрелить снова. Сбиваю его с ног. Мы катимся по земле, выбивая из рук оружие, рвем друг друга, как бешеные звери. Я тянусь к стеку. Род — к ножу. И все же он оказывается сильнее. Сержант бьет меня затылком об землю. Я ощущаю, как трава подо мной становится липкой и влажной. Дыхание перехватывает. Я пробую вдохнуть — но кашляю и ощущаю на языке кровь.