Град Петра
Шрифт:
Сразу все союзные силы не стянуть, высадка — не раньше середины лета. На леченье в Пирмонте десять у дней выкроить можно. Царица восстала — нет, мало! Месяц — или она уедет домой сейчас же.
Спорили, бранились.
Пирмонт неказист, скучен, раритетами не блещет. Царь покорился врачам, пил воду, совершал моцион. Нарушали режим дипломаты, военачальники, — отвадить их Екатерина не могла.
Тем временем направлялся через немецкие земли в Россию Жан Батист Александр Леблон [97] , архитект, садовник, художник интерьеров. Пётр и его пригласил
97
Леблон Жан-Батист-Александр (1679—1719) — французский архитектор, с 1716 г. работавший в России; участвовал в планировке и строительстве Петербурга (Летнего сада и др.) и его окрестностей: Большого дворца и других в Петергофе, парка Стрельны и т. д.
— Должен я знать, — доказывал царь супруге, — кому я пять тысяч плачу.
Мастер, каких нигде не сыскать, — так аттестовал посол Зотов. Пётр наслышан был раньше, трактат француза о садовом искусстве читал. Состоя при покойном Людовике, Леблон весьма способствовал украшению Версаля, а в Париже строил предивные палаты для знатных особ.
Без улыбки, поджав толстые губы, наблюдала Екатерина изысканные реверансы гостя. Кукла заводная, усыпанная блестками... Вёрткие щёголи претят и Петру, но перед глазами — гравюры Леблоновой книги, листва боскетов, густо зачернённая, белые вспышки фонтанов, ковровый узор цветников. Сады Франции, вызывающие повсеместно зависть. На этом фоне изгибался знаменитый парижанин, похожий на некое редкое растение, занесённое в убогий Пирмонт, в комнату скромной гостиницы. Проворен кавалер, хоть и в годах. Может, и на службе прыток. Пётр оборвал политесы, предложил сесть. И тот бочком, дабы не повернуться к монарху спиной, заскользил к креслу и опустился, подкинув полы жюстакора, и вмиг расстегнул его, брызнул шитьём лазоревого камзола.
Выпили за короля. Француз осушить чарку не спешил — пуще она привлекала, чем напиток. Подержал у самого лица чеканное серебро.
— Русская работа, — сказал Пётр.
«Уж этот наверно, — думал Пётр, — почитает нас дикими. Племенем гиперборейским, сыроядцами».
Но нет...
— Ваше величество... Вы зажигаете светоч цивилизации на севере Европы.
Ишь ты! Поди, заранее припас слова. Зотов насоветовал... Но хватит любезностей! Представляет ли себе господин Леблон, куда он едет? Не Азия, но всё же дебри, средь которых столица только возникает.
— Это счастье, сир, — воскликнул француз и прижал чарку к сердцу. — Счастье основателя... Вы явите миру город регулярный, плод мудрого решения вашего. И вы изволили меня привлечь к делу столь великому...
Честь огромная, и благодарностью он преисполнен. Договорив, Леблон поставил чарку и склонил голову, выражая преданность.
— Так за успех, — сказал Пётр н налил ещё.
Щёголь понравился. Знаменит, а ехать не боится. Чертёж-то видел ли? План, гравированный Шхонебеком, должен быть в посольстве, да ведь устарел он. Другого Зотов показать не мог. Нету другого. Новый заказан в Нюрнберге, вряд ли готов. Ох мастер, лиха беда начало!
Пословицу велел перевести. Секретарь подал бумагу. Царь нанёс дельту Невы, контуры крепости, Адмиралтейства, Летнего сада. С нажимом вытянул шпиль храма Петра и Павла. Леблон кивал, с парика, чёрного с проседью, сыпалась пудра. Дескать, настолько
— В каждом городе, сир, естественно быть центру. В данном случае... Я желал бы из ваших уст...
— Вот здесь, — перебил Пётр.
Перо его между тем выводило каналы — вдоль и поперёк, не дозволяя места никакому центру.
— Остров, ближайший к морю. Такова причина выбора вашего величества?
— Такова, — бросил царь. — Иль де Базиль, — прибавил он по-французски.
— О! — откликнулся кавалер. — Браво!
Повёл речь свободнее. Русская Венеция возникнет на острове. Посол Зотов предупредил:
— Наш Базиль затопляется, мастер. Венеция волей, Венеция и неволей.
Наслышан версалец и об этом. Задача сложная, но в гидротехнике он сведущ. Приложит все силы... А вот относительно центра полной ясности у него нет. Естественно — площадь, приличествующие здания, монументы. Где же именно?
— А ваше мнение, мосье?
Коли толковый человек, мастер истинный, заглазно решать не посмеет.
— Сейчас не скажу, сир. Было бы опрометчиво...
Три площади нанесены царским пером — поспешно, криво, наперерез каналам. Четвёртая, маленькая, неопределённой формы — на стрелке.
— Вообще, сир, центр должен быть один. Тем паче в столице регулярной, где все части состоят во взаимодействии.
— Вы читали Лейбница, мастер?
— Нет, не довелось...
— Почитайте! Учёнейший муж… Государство он уподобляет механизму часов. Именно все звания в оном служат согласно, ради общего блага. Да, да, мастер, в том и цель наша. Государство регулярное — и такая же столица.
В Петербурге многое надлежит исправить. Многое там — глина, просящая творца. Мастер убедится сам. Тут царь упомянул Трезини. План, изготовленный им, не скрижаль священная.
— Итальянец, — поморщился Леблон.
— Швейцарец, мосье. Архитектор достойный, усердный. Встретите у нас господина Растрелли. Знаком вам?
— Близко — нет, не имел чести. По слухам, характер... Ну, несколько беспокойный.
— Спокойных не люблю, мосье.
Смеясь, вёл мастера в свой парадиз. Житья безмятежного в Петербурге не будет, нет! Дела неотложные ждут не только в городе, но и в Петергофе, и в Стрельне. Русский Версаль мыслится...
— Вы превзойдёте Версаль, — подхватил Леблон. — Вы богаты, как ни один властелин в Европе.
Про себя он считает — монархи все одинаковы. Цель главная — золотить свою корону. Подавай и русскому Версаль! А прослыл аскетом, простаки умиляются... Скромность его хвалёная — веленье войны. Орёл расправит крылья.
Иронии на лице француза Пётр не прочёл. Прятать её придворный обучен. Помешало к тому же и восхищенье, овладевшее царём бурно.
— Кита поймали, — сказал он Екатерине. — К нам ведь доселе мелкота шла.
— Вундер, — ответила она насмешливо. — Пять тысяч мало для такой кавалер. Смотрит как сто тысяч.
А Леблон рассказывал о царе. Супруге — Марии Маргарите Левек и шестилетнему сыну.
— Он напоминает Людовика. Во внешности ничего общего. Так же самоуверен. Адски... Его чертоги пока в облаках, но он спустит их на землю, чего бы ни стоило.
— Кто его Луиза?
В безумствах королей повинны женщины. Во Франции осталась память о Луизе де Лавальер. Ради неё молодой Людовик, влюблённый, отстроил со сказочной быстротой дворец в Версале.