Граф из Техаса
Шрифт:
— Черт побери, нет, — сказал он сердито. — Вы такая же Трефаро, как и я. И никогда не позволяйте никому говорить вам что-либо другое. К черту все это, Люсинда, мы же с вами — семья.
— Но вы законнорожденный Трефаро. А я — нет. Это бремя, которого вы никогда не узнаете и никогда не сможете понять за всю свою жизнь.
— В этом вы правы. Не в силах оказаться на вашем месте и жить вашей жизнью, я не смогу этого понять. Но я понимаю одну вещь — это совершенный бред, чтобы вы расплачивались и чувствовали себя виноватой за то, что ваши мамочка и папочка сделали, или чего они не сделали. И еще хуже, что другие презирают вас за это. Как вы были рождены или когда — вовсе не
— О, понятно. Вы, техасцы, не обращаете внимания на незаконнорожденность.
— По крайней мере не так, как оказывается, это делают англичане, это уж наверняка. Конечно, я не могу ручаться за всех техасцев, я говорю, только за тех, кого я знаю, но они склонны судить о человеке по тому, кто он есть и чего он достиг в жизни, нежели по тому, что сделали или не сделали его родители. Будь я проклят, Люсинда, но я знавал много людей, которые не знали своих отцов. Знавал и тех, кого вырастили двое родителей, и, поверьте мне, среди вторых найдется ничуть не меньше негодяев, чем среди первых. Возьмите, например, этого Эмерсона. Бьюсь об заклад, он знает своего папашу, но тот факт, что он является законнорожденным, не делает его хорошим человеком. Вы гораздо лучше его. Вы не были грубы со мной, когда мы в первый раз встретились. Вы были добры, готовы помочь, по-настоящему дружелюбны и, без всякого сомнения, вы… — он замолчал, не закончив свою мысль, осознав, что не может сказать ей, что она самая красивая женщина, которую он встретил в жизни. По крайней мере пока… — Вы лучшая садовница изо всех, кого я знаю. Поверите ли, я был знаком с дюжиной, а может, и большим количеством женщин, которые отдали бы частичку своей жизни за то, чтобы иметь такие же зеленые насаждения, как у вас.
— Зеленые насаждения?! — спросила она с улыбкой.
— Да, у вас есть талант выращивать прекрасные цветы.
— К сожалению, этого вовсе не достаточно, чтобы завоевать уважение среди моих земляков англичан. И вы скоро сами убедитесь в этом.
Прескотт хотел сказать ей, что он уже прекрасно все это знает, прочувствовал это на собственной шкуре, когда впервые встретился с семейством Кандервудов, своими родственниками по матери. Возможно, он был бы лучше подготовлен к этой встрече, если бы прислушивался к наставлениям своего брата Пайна. Но, не желая верить ему, он не уделял им ни малейшего внимания.
Прескотт с детства был приучен верить, что семья есть семья — частичка твоей плоти и крови, люди, к которым ты должен относиться с уважением и любовью и которые так же должны относиться к тебе. Даже если ты не чувствуешь к ним особой любви и уважения, ты должен быть с ними по крайней мере терпеливым. Но о Кандервудах нельзя было сказать ничего подобного. С первой же минуты их встречи с ним они были отдалены, безразличны и откровенно грубы. Они были так холодны с ним, что он мог сравнить их только со снежным бураном, который внезапно налетает, когда его меньше всего ждешь, и замораживает тебя до мозга костей. Честно говоря, Прескотт прекрасно понимал, что не навяжи ему сэр Генри этот проклятый титул, сделавший его графом Сент Кеверна, вряд ли кто-нибудь из Кандервудов уделил ему хотя бы минуту внимания. Когда он пытался обсудить со своими дядюшками и кузенами вопросы управления ранчо и разведения скота, они только задрали кверху носы. Ему пришлось утешаться лишь тем, что как купцы, люди городские, они все равно вряд ли понимали что-нибудь в этих вещах.
Но как ни были плохи его родственники мужского пола, его тетушки и кузины, однако, были гораздо хуже. Боже всевышний! Прескотт
Черт побери, ведь он приехал в Англию вовсе не за тем, чтобы найти себе здесь жену!
Но он не мог сказать обо всем этом Люсинде. Он даже не мог поделиться с ней своими проблемами, связанными с семейством. Ведь у нее хватало и своих забот. «И в особенности одной», — подумал он.
— Эмерсон вчера так грубо обошелся с вами, неужели с таким неуважением относятся к вам все люди в округе?!
— Нет, к счастью, он является исключением. Все остальные принимают меня такой, какая я есть.
«Пока я не забываю, где мое место», — добавила она про себя.
Она никогда не пыталась оспаривать те неписанные законы, которые накладывали на нее из-за внебрачного рождения столько запретов, лишали ее стольких радостей в жизни. Например, радости снискать любовь хорошего приличного мужчины, выйти за него замуж, обзавестись домом. Но, пожалуй, самым ужасающим было то, что они лишали ее радости иметь детей.
— Вы скоро сами все увидите, — продолжала она. — Я — паршивая овца в своей семье, поймите это, Прескотт.
— Вы не должны так говорить о себе.
— Даже если это правда?
Прескотт промолчал, не зная, как ответить ей. Он достаточно долго жил на белом свете, чтобы знать, что иногда даже правда не скажет всего до конца. И казалось, что так оно и было в случае с мисс Люсиндой Трефаро. Он прекрасно понимал то положение, в котором она находится, испытывая постоянные унижения даже от своей собственной семьи.
Даже если бы она могла представить властям самые неопровержимые в мире доказательства воровства Эмерсона, скорее всего они не приняли бы ее серьезно и не поверили бы ей только потому, что она была незаконнорожденной, человеком, которому нельзя доверять.
Кошки скребли у него на душе при мысли об ужасающей несправедливости, с которой жизнь относилась к Люсинде. На своем веку он повстречал много женщин, начиная со своих старых знакомых дома, в Техасе, и кончая теми, с которыми ему пришлось познакомиться только несколько дней назад в Лондоне. Но ни одна из них не обладала такой красотой, грацией, таким чувством собственного достоинства, какими отличалась Люсинда. Безо всякого сомнения, она на целую голову превосходила всех этих знатных дам с их длинными родословными.
— Интересно, сможете ли вы узнать правду у Эмерсона? — произнесла она задумчиво.
— Не беспокойтесь. Я с этим справлюсь, — ответил Прескотт. Он был твердо уверен, что сможет вытрясти правду из Эмерсона, даже если ему придется прибегнуть к побоям. Он не выносил воровства. Никогда не мог с ним смириться и никогда, наверное, уже не сможет.
— Если он украл немного, я, пожалуй, смогу убедить его вернуть все назад. Бог знает, возможно, эти деньги как-то помогут нам в нашей ситуации.
— Ну, а если он украл много? В конце концов, он заправлял имением почти три года.