Граф из Техаса

Кэрол Джерина

— Мне вряд ли что-нибудь еще поможет. Мне уже сделали все, что можно было сделать. Так что еще один доктор мне совсем ни к чему. Но вы ведь пришли сюда не для того, чтобы выслушивать мои жалобы. Вы новый граф, не так ли?

Прескотту очень хотелось возразить, но он просто никак не мог этого сделать.

— Да, мэм, я новый граф.

— Милорд.

Миссис Эмерсон начала опускаться в реверансе, желая показать новому владельцу поместья, что она с уважением относится к нему и его правлению. Но Прескотт бросился к ней, и взяв женщину за обе руки,

заставил ее подняться. При этом свободные рукава ее утренней сорочки приподнялись, и он увидел следы старых синяков на ее бледном, очень худом теле.

«Эмерсон», — подумал он, чувствуя огромную волну злости, поднимающуюся в нем и грозящую выплеснуться через край.

— Это совсем не обязательно, мэм. Особенно для женщины в вашем положении.

— Вы так добры, милорд.

Мысль о том, что он сделал большую ошибку, предположив, что миссис Эмерсон ничуть не лучше своего мужа, заставила Прескотта покраснеть от вины и смущения.

— Моя доброта не имеет ничего общего с причиной нашего приезда сюда, мэм.

— А, вы, должно быть, ищете мистера Эмерсона, моего мужа?

«Смышленая женщина, — подумал он. — Ее совсем не заслуживает мужчина, за которого она вышла замуж. Черт побери, она слишком хороша для него».

— Да, мэм. Ведь он должен в скором времени придти домой к ужину, не так ли?

Миссис Эмерсон выше подняла голову.

— Любой человек в деревне знает о действиях моего мужа, милорд, больше чем я. Он — человек, живущий по велению своих собственных прихотей и своих успехов.

— Понятно, — Прескотту не трудно было догадаться, что именно женщина хотела сказать этим. Эмерсон не придет вовремя домой к ужину, потому что он, скорее всего, развлекается где-нибудь со своими дружками, просаживает деньги в казино или же пьет в каком-нибудь кабаке, а может быть совмещает эти три занятия одновременно.

— Лорд Прескотт, — сказала Люсинда, сделав шаг вперед, — вы умеете делать бутерброды?

Удивленный неожиданным вопросом, Прескотт недоуменно взглянул на нее.

— Бутерброды?

— Бутерброды, — Люсинда встретилась с Прескоттом глазами. — Похоже на то, что миссис Эмерсон и ее дочерям неплохо было бы сейчас перекусить. И еще ей надо присесть. Почему бы нам не поболтать с ней, пока вы приготовите что-нибудь поесть?

— Прекрасная идея, — сказал он, поняв ее намек. Она хотела поговорить с хозяйкой дома наедине, и он был вовсе не прочь устроить ей это. Возможно, она сможет разузнать, где скрывается Эмерсон.

— Делать бутерброды — мое любимое занятие.

— О нет, вам совсем не обязательно утруждать себя, милорд. Я приготовлю ужин.

Миссис Эмерсон стала продвигаться к кухонному столу медленной вперевалку походкой.

Прескотт остановил ее.

— Возможно и не обязательно, но мне это доставит большое удовольствие, если вы не возражаете, мэм. Вы лучше идите, садитесь и отдыхайте. Я ни разу не делал бутербродов с тех пор, как приехал из Техаса, и сейчас мне ужасно хочется тряхнуть стариной.

— Александра, Виктория, если

вы, леди, хотите помочь, покажите мне, где ваша мама хранит на кухне продукты. Держу пари, мы с вами сейчас сообразим лучшие бутерброды, когда-либо приготовленные на Миссисипи.

— А кто такая «миссис Иппи?» — спросила Александра, взяв Прескотта за протянутую ей руку. Боясь, чтобы и ее не забыли, Виктория схватила Прескотта за другую руку, и они пошли в дальний конец комнаты, где находилась кухня.

— Миссисипи — это река, дорогуша. Самая большая река на всем белом свете, черт побери. Такая глубокая, как некоторые части Атлантического океана.

Пока Прескотт развлекал двух старших девочек занимательными техасскими историями и своим умением с огромной быстротой резать хлеб и мясо, Люсинда устроилась с миссис Эмерсон и ее малышкой Элизабет на потертом диване возле камина. Женщины говорили друг с другом полушепотом, изредка бросая взгляды в сторону Прескотта, чтобы убедиться, что он не позволяет Александре и Виктории скучать. Они прекрасно знали, что маленькие дети обладают удивительным слухом, особенно когда он нужен им меньше всего. А им, конечно, совсем не надо было слышать то, что их мать говорила сейчас Люсинде.

— Это очень трагично, — сказала Люсинда спустя некоторое время, когда они с Прескоттом ехали от дома Эмерсона, убедившись, что его жене и трем дочерям в настоящий момент больше ничего не нужно.

— И вы говорите это мне! Эмерсон, оказывается, еще больший негодяй, чем я думал о нем раньше. Одно дело воровать у своего хозяина, но относиться к своей же семье так, как он это делает, — это грех против человечества. Я едва смог найти какие-либо продукты в доме. А их одежда так стара и выглядит такой изношенной, что наверняка она не выдержит больше двух-трех стирок. Мы должны что-то предпринять.

— Мы можем помочь детям, — сказала она.

— Я сделаю все, что в моих силах, вы можете на это рассчитывать. А эти синяки на руках миссис Эмерсон. Вы видели их? Боже всевышний, хотел бы я поставить несколько синяков ее мужу, пусть он знает, как я отношусь к мужчинам, которые способны поднять руку на женщину.

Но вдруг что-то из того, что сказала Люсинда, заставило его остановиться:

— Что вы имеете в виду: «Мы можем помочь детям?» Она нуждается в помощи ничуть не меньше их. Даже больше, особенно в ее положении.

— В том-то все и дело, Прескотт. Ее положение гораздо хуже, чем выглядит на первый взгляд.

— Хуже?

— Да, она умирает.

Прескотт потянул за поводья, и лошадь остановилась, как вкопанная.

— Она сказала вам это?

— Нет, она не говорила о том, что умирает. Но как сказал ей доктор Гудэйкер, ее положение никогда не улучшится. Никогда не улучшится и положение ее еще не родившегося ребенка.

— А что с ней такое?

Люсинда мгновение колебалась, не зная, как лучше выразиться. В конце концов она решила сказать напрямую. Во всяком случае, Прескотт — мужчина, и он не осудит ее прямоту.