Граф из Техаса
Шрифт:
— Хотя, я знаю, это может показаться довольно странным, но я, — о Боже! — мне кажется, что знала тебя раньше.
Ухмылка тут же исчезла с его лица.
— Что?
— Может быть, в другой жизни.
— В другой жизни?
— Да, по-моему, это называют перевоплощением. Понимаешь, я знаю об этом только понаслышке, но это единственное правдоподобное объяснение, которое я могла найти.
— У-гу.
— Если я знаю тебя не из другой жизни, то как тогда я могу объяснить то, что ты приходил так часто в моих снах?
Прескотт даже поперхнулся.
— В
— Да. Я часто видела тебя во сне.
— Часто, хм?
— Сначала ты напугал меня. Я не знаю почему, ведь ты совсем не страшный. Временами ты можешь быть грозным и даже ужасно разъяренным, когда у тебя в голове засядет какая-нибудь упрямая идея, но страшным — никогда. Но тогда, конечно же, я не знала, какой ты, так, как я знаю тебя сейчас.
— А что я делал в этих твоих, снах? Или я ничего не делал там вообще?
— Ты смотрел на меня. Улыбался. Протягивал ко мне руки.
— И это напугало тебя?
— Очень.
— И что ты делала?
— Ничего, — ответила она. — Я ведь сказала, что боялась тебя.
— Ты не пыталась убежать, позвать кого-нибудь на помощь?
Люсинда на мгновение задумалась, затем покачала головой.
— Я не знаю почему, но мысль о том, чтобы бежать за помощью, должно быть, никогда не приходила мне в голову. Я только знаю, что всегда просыпалась с каким-то чувством страха.
— Понятно.
— О, я знала, что ты не поймешь меня. Я же предупреждала тебя, что это может показаться странным. Теперь ты, наверно, думаешь, что я сошла с ума.
— Ну, если ты сошла с ума, дорогая, тогда, мне кажется, что мы с тобой два сапога пара.
— Что?
— Я никогда не говорил тебе об этом, но я тоже часто видел тебя во сне.
— Что?
Он кивнул головой.
— Черт возьми, ты начала являться в мои сны с того времени, когда я впервые узнал, чем мальчики отличаются от девочек. А это, я должен сказать тебе, было очень-очень давно.
— Прескотт?
— Это правда. Помнишь, первый раз, когда я увидел тебя, в тот день, когда я поймал твою глупую шляпу?
— Да.
— Так вот, тогда я подумал, что у меня начались видения — ведь ты как две капли воды походила на ту, что являлась ко мне в снах. И про себя я назвал тебя тогда подругой моих снов, потому что я еще не знал твоего имени. Спустя некоторое время, когда мне посчастливилось получше познакомиться с тобой, когда я узнал, какая ты добрая, какая ты милая, заботливая и веселая, если не бываешь упрямой, а это самая ужасная вещь, я уже не мог ничего с собой поделать. Я влюбился в тебя, дорогая. Влюбился по уши, без оглядки.
— О, Прескотт?..
Она прильнула к нему, обняла и положила голову на его широкую грудь. Последние из ее сожалений и сомнений канули в небытие.
— Знаешь, похоже на то, что мы были предназначены друг для друга…
— Да, я знаю. Я старалась противостоять этому…
— Уж мне-то это известно лучше всех!
— Но у меня ничего не вышло. Совсем ничего…
— Теперь тебе больше уже не нужно противостоять. Мы вместе,
Глава 27
Пайн вошел на кухню, небрежно бросил почту на стол и проследовал через заднюю дверь на крыльцо. Тетушка Эмми сидела в кресле-качалке, очищая от шелухи зеленые бобы к ужину. Хлоя стояла тут же на коленях перед большим тазом, уже не в первый раз за день купая их маленькую дочь. Несмотря на то, что на вид это была очень милая и нежная девочка с густыми золотыми волосами и огромными голубыми глазами, и ей исполнился только один год, она обладала поразительной способностью всегда и везде найти грязь и хорошенько вымазаться. Только вчера, когда Пайн посадил ее к себе на колени, чтобы прочитать сказку перед сном, его пальцы нечаянно коснулись ее маленьких коленей, и он обнаружил, что они были так же грубы, как шифер на крыше конюшни. Подобно своей матери в прошлом, она уже выказывала безграничную любовь к лошадям, предпочитая их любым куклам. Пайну надо было смириться с фактом, что у него росла еще одна девочка-сорванец.
— Пришло что-нибудь интересное по почте? — спросила Хлоя.
— Прескотт написал нам еще одно письмо, но я не назвал бы его интересным.
Пайн сделал шаг назад и засмеялся, когда малышка, весело хихикая, расплескала мыльную воду из таза, промочив до нитки Хлою и сделав большую лужу на заднем крыльце.
— Он уже вернулся в Англию или все еще шляется по Европе? — спросила тетушка Эмми.
— Его письмо было отправлено из Венеции, — ответил Пайн.
— Из Венеции? Черт возьми, что же он там делает?
— Мне кажется, практически то же самое, что он делал и в Париже, Берлине и Риме, — сказал Пайн. — Совершает экскурсии, осматривая мировые достопримечательности, и наслаждается жизнью.
— Этому мальчишке следует сейчас быть здесь и помогать тебе со всеми работами, которые надо сделать, вместо того, чтобы разъезжать по Европе, тратя деньги, которых у него нет, — ворчала Эмми.
— О, пусть Прескотт хоть немного отдохнет и повеселится, — сказала Хлоя. — Ты должна признать, что ему редко выдавалась такая возможность в течение долгих лет, когда он работал в Трипле.
— Я никогда не слышала, чтобы он жаловался, — сказала Эмми. — И кроме того, работа может быть приятным занятием, смотря как к ней подходить.
— И все равно это не идет ни в какое сравнение с большим путешествием по Европе, — сказал Пайн, вспоминая месяцы, проведенные им на континенте, когда он путешествовал из одного города в другой — обычно за счет одной из своих состоятельных подруг женского пола, — ужиная, распивая вина, танцуя все ночи напролет и возвращаясь домой только на рассвете, чтобы проспать несколько часов и проснуться за полдень с ужасной головной болью и с незнакомой женщиной в кровати рядом с собой. Боже, спаси Пре-скотта, если он пошел по его следам. Но с другой стороны, возможно, подобный стиль жизни больше подходил Прескотту, чем ему.