Граф Никита Панин
Шрифт:
Что ж, можно было только приветствовать такое движение, если бы оно не грозило пролитием крови русских солдат, если бы только не было смуты в государстве, если бы только оберегалась жизнь человеческая, жизнь дворян и крестьян, которых Екатерина ни в грош не ставила.
И опять бросал взгляды Панин на цесаревича. Несмотря на свои мрачные сомнения и безысходность, он станет великим человеком, если заставит себя уважать закон. А закон одинаков как для государя, так и для его последнего подданного. Он имел все права, это законный наследник императора, и Панин все еще надеялся, что Екатерина не забыла своего обещания. Но теперь, когда уже сын
Ужин в малой зале закончился за полночь.
Павел и Наталья Алексеевна откланялись довольно скоро, ссылаясь на больной зуб великой княгини, а Панин еще долго сидел и молча наблюдал за всем, что происходит. Ему не было весело, ему все вспоминался этот черный, прогнивший, растрескавшийся гроб, так тихо вплывший в нижний покой.
Что сулит это страшное предзнаменование, кому предназначен этот знак судьбы? И заранее успокоился, решив, что относится это к нему, старому царедворцу, выстоявшему в таких бурях века, видевшему столько перемен в судьбах страны, прошедший столько заговоров! Ему уже не было страшно ничего — он начинал уставать от жизни. Его, как и Павла, постигало одно разочарование за другим…
Глава шестнадцатая
— Никита Иванович, — Павел рыдал, прижавшись к плечу Панина. — Я гнусный предатель, Иуда, и нет мне в том прощения…
Никита Иванович поглаживал великого князя по узкой спине, прижимал к себе его хрупкое, тщедушное тело.
— Успокойтесь, ваше высочество, — говорил он ласковым и спокойным голосом, — расскажите все, и вам станет легче на душе.
Все еще всхлипывая и содрогаясь от душивших рыданий, Павел оторвался от наставника и бухнулся в кресло.
— Матушка призвала меня и строго расспрашивала, что за заговор образовал я…
— Но ведь никакого заговора нет и быть не могло, — встревожился Никита Иванович, — а все разговоры и наша пустая болтовня никогда ни к чему не приведут…
— Вы не знаете, граф, что я наделал! Матушка выспросила меня обо всем, и я был вынужден все ей рассказать.
— Да что же?
— Я назвал лиц, которые ближе всех стоят ко мне, и что говорили, и о конституционном проекте вашем с Фонвизиным, и о…
— И о записке Салдерну?
— Вы знаете?
— Конечно, — Никита Иванович пожал плечами.
— Я составил, по требованию матушки, весь список лиц… Она оказалась такой великодушной, что бросила его в огонь, не читая… Но моя подпись в бумаге Сальдерну может стать роковой. Если ее найдут, мне не избежать обвинения в государственной измене…
— В списке все те, кто бывает на ваших обедах и вечерах?
Павел кивнул головой. Вид у него был измученный.
— Великий князь, — успокоил его Панин. — Прежде всего, успокойтесь, ваша матушка слишком умна, чтобы досужие разговоры превратить в государственный заговор. А вот записка Сальдерну с вашей подписью — это действительно плохо. Обещайте мне, что вы никогда, ни при каких обстоятельствах не подпишитесь под каким-либо документом, не зная автора так же хорошо, как меня…
Павел
— Никогда, Никита Иванович, — лицо Павла и без того некрасивое, вытянулось еще больше, глаза его подернулись пеленой, он как будто даже не видел Панина.
— Я знал, ваше высочество, что Сальдерн — авантюрьер, но долго не мог понять его. Даже взял в коллегию иностранных дел, а теперь вот он поедет посланником в Голштинию…
Павел словно стряхнул с себя какой-то груз, и глаза его внимательно и печально глядели на Панина.
— Теперь он может показать мое письмо за границей, — в ужасе заговорил он, — как я смогу оправдаться в глазах матушки, как могу доказать ей, что я верный ее подданный…
Никита Иванович холодно смотрел на Павла. Трусоват, однако, великий князь…
— Бумаги больше не существует, — твердо сказал он, — я взял ее у Сальдерна и сжег…
Павел смотрел на него и не мог поверить, что спасен.
— Это правда? — задыхаясь, проговорил он. — Это правда?
— Можете мне поверить, я с самого начала понял, куда все клонится. Разговоры разговорами, их может быть сколько угодно, но подпись — это важное дело…
— Боже мой, неужели я спасен, неужели я спасен? — закрыл лицо руками Павел. — Никита Иванович, вы одолжили меня на всю жизнь…
— Великий князь, ваши подданные всегда будут любить вас и могут жизнь за вас положить, — твердо сказал Панин. Ему не нравилось, когда Павел распускался. — Успокойте супругу, ей вредно волноваться.
Наталья Алексеевна была на сносях, ей скоро надлежало дать России нового наследника престола…
Оставшись один, Никита Иванович долго раздумывал, кто мог узнать и донести императрице про всю эту интригу. Фонвизину он доверял как самому себе — вместе писали они конституционный проект, вместе обдумывали мысли о реформах. Убри слишком далек, мог знать лишь детали. Зато Бакунин был в курсе разговоров, знал и о проекте. Неужели он стал предателем и каким образом этот человек, не входящий в число близких к государыне, смог ее предупредить?
Только через графа Григория Орлова — тот не упускал ни единой мелочи, чтобы ослабить влияние Никиты Ивановича на императрицу…
Никита Иванович ждал вызова к государыне. Он подготовился к нему основательно…
Вызов не замедлил себя ждать. Никита Иванович захватил письмо из Голштинии, а также записку Сольмса, адресованную Фридриху в Пруссию, расшифрованную и перехваченную им.
Екатерина приняла Панина в кабинете, сидя за одним из бобиков — так назывались столики, изготовленные в форме боба. Второй бобик предназначался для посетителя.
— Никита Иванович, — грустно и немножко растерянно начала она, — что это я слышала…
— Не продолжайте, моя великая государыня, — поклонился Никита Иванович, — прошу только прочесть эти две записки…
Екатерина углубилась в чтение.
Граф Сольмс писал Фридриху:
«Перед отъездом отсюда г–на Сальдерна я имел с ним разговор о положении русского двора… Он обмолвился замечательной фразой, сказав, что если бы Панин слушался его советов, то был бы теперь в гораздо более приятном положении. Графу Панину недостало смелости. А теперь уже поздно что-либо предпринимать. А вот если бы Панин послушал, его по достижении совершеннолетия великого князя следовало провозгласить императором и сорегентом. Но Панин отверг предложение Сальдерна»…