Граф Никита Панин
Шрифт:
Катастрофа, как увиделось им утром, была столь сильна, что даже вышедшее солнце не смягчало ее последствий. Часть Петербурга полностью разрушилась. В Эрмитаже ураганом и напором воды выбило все окна и двери, по Неве плыли обломки ста сорока судов, стоявших в гавани и разбитых в мелкие щепки. У себя внизу, в Манеже, Панин увидел целое озеро.
Целую неделю еще продолжали плыть по реке обломки, деревья, вывороченные с корнями, трупы утопленников.
Одна Екатерина не хотела мириться с грустным и растерянным видом своих приближенных.
Вот как она описывала эту катастрофу в письме одному из иностранных корреспондентов:
«В
Она шутила и смеялась — то ли чтобы уберечься от заразы уныния, то ли чтобы скрыть от Европы великие разрушения в Петербурге…
Как бы там ни было, она в тот же вечер устроила малый прием в Эрмитаже, чтобы забыть все горести вчерашнего дня.
Наскоро вставили стекла в малой зале Эрмитажа, убрали осколки и обломки, занесенные ветром, расставили большой стол, накрытый на двадцать персон, почистили кресла и стулья, занесенные песком и илом, разложили карты на ломберных столиках, и к приходу гостей все сияло блеском. Большая люстра горела яркими свечами, лампы, развешанные в простенках, давали гораздо больше света, чем в обычные дни, золотились чаши и кувшины на столе, сверкали хрустальные вазы и приборы, разложенные у каждого места. Как будто и не было столь необычной катастрофы, как будто не плавали еще в лужах внизу дворца рыбы, как будто и не приходилось пробираться в эту залу сквозь наваленные обломки деревьев и кучи песка и ила.
Панин и великий князь с Натальей Алексеевной пришли одни из последних. На этих малых приемах императрица обычно садилась обедать или ужинать только с самыми близкими людьми, только с членами императорской фамилии, и Панин чрезвычайно удивился, получив именно сегодня такое приглашение.
Однако он не подал виду, вытащил свой старый, уже изъеденный молью, но все еще блистающий золотом и вышивкой камзол, натянул светлые чулки, а туфли взял по тогдашней моде.
Он понимал характер императрицы, понимал, что ей необходимо отвлечься, но и не предполагал, что обед после катастрофы пройдет столь весело и живо.
Императрица смеялась, не переставая, рассказывала, как ее разбудила вода, и вскакивала, чтобы показать, как она склонилась перед ее величеством стихией. Ее веселость не была, пожалуй, напускной, просто это была реакция истерическая.
Потихоньку играл оркестр — Диц со своей скрипкой, Дальфини с виолончелью, Кардон с арфой. В зале кое–где сорвались Правила, полагающиеся для такого приема. Короткие записи на стенах запрещали вставать перед императрицей, даже если бы она подошла к гостю и разговаривала с ним стоя. На другой стене висел билетик, в коем запрещалось быть в мрачном расположении духа. Правила запрещали также оскорблять друг друга, говорить
Таблички с этими инструкциями висели по всем стенам — вместе со шляпами и шпагами надо было оставлять в передней распри и ссоры, оставаться правдивыми, не лгать и не говорить всякий вздор.
Уже на своем посту стоял и казначей с кружкой для бедных. На этот раз впервые такая роль была доверена секретарю Екатерины Безбородко. В копилку бросали штрафы — нелепости в десять копеек запрещались в присутствии Екатерины.
Стол был отменный. Правда, обычно на этих приемах не ели, в большинстве случаев вечера были посвящены спектаклям или концертам, после которых всякому гостю разрешалось заниматься чем угодно. Но в этот раз Екатерина, с утра ничего не евшая и не пившая, кроме кофе, решила порадовать вкусной едой — почти все поварни во дворце были затоплены, провизии не оказалось, и обед был как нельзя кстати…
После обеда Никита Иванович отправился было к ломберному столику, чтобы принять участие в карточной игре, но императрица собрала всех в кружок и заставила Льва Нарышкина надеть на глаза повязку.
— Сейчас он всех развеселит, — воскликнула она, — каждый пойманный должен рассказать, что он делал во время потопа и как перенес налет водяного бога.
Постепенно дух веселости заразил и всех остальных, на наводнение уже стали смотреть как на веселую шутку природы….
Штрафовали всех, кто только попадал под руку Льва Нарышкина, а он, не уставая, разглагольствовал, его вольные шутки были весьма двусмысленными, но никто не одернул его, никто не заставил положить штраф в копилку для бедных.
Наконец, попалась в его руки — верно, он подглядывал из-под повязки, сама Екатерина, бегавшая по залу с быстротой молоденькой девушки.
— Приговариваю вас, — театрально возгласил Нарышкин, — сесть сей же час на пол…
Зрители тихонько ахнули.
Ну ладно бы еще другие штрафы и фанты — то выпить залпом стакан воды, то продекламировать, не зевая, отрывок из «Телемахиды» Тредиаковского, то трижды прокукарекать. Но заставить императрицу сесть на пол, да еще в присутствии всех членов ее семьи и самых близких людей — это уже было ни на что не похоже…
Однако делать нечего, и Екатерина села на пол, а потом сама кинулась в бой. Она отняла повязку у Нарышкина и принялась бегать по зале, ища жертвы…
Хохотала даже Наталья Алексеевна, у которой от событий минувшей ночи разболелся зуб, и она была бы рада покинуть высокое собрание, но не могла себе этого позволить…
Музыка заиграла громче, и Екатерина подала пример всем, пустившись в веселый танец вместе со Львом Нарышкиным…
«Пляска на гробах», — усмехнулся про себя Никита Иванович…
Впрочем, все это мало походило на оргии, о которых много сплетен и шума ходило тогда по Европе. Рассказывали о Екатерине такие чудовищные вещи, что иногда, читая те или иные письма, Панин только удивлялся, как может быть неистощима человеческая природа на разные выдумки. Да и сама императрица имела право веселиться так мило и невинно — Кучук–Кайнарджийский мир был заключен, Пугачева казнили, в стране налаживался порядок и спокойствие. Жаль только, что его, Панина, северная ось начинала давать трещины и сбои. Императрицу уже не интересовал северный альянс, ее манили греческий проект, молодечество и удаль Потемкина, задумавшего покорить Крым, а там и Константинополь, она уже видела себя украшенной лаврами победительницы на этой южной части континента…