Граф Никита Панин
Шрифт:
Академия наук, оставленная без всякого присмотра из-за отсутствия широкого слоя образованных людей, пыталась дать юношеству все науки, даже право. Но это было только желание учиться всему, а, как известно, при желании учиться всему — ничему не выучишься. Чрезмерно энциклопедический характер школьных программ был задуман еще Петром Великим, на всем образовании лежала печать его безудержного гения. Но этот широкий характер образования служил целям воспитания одних только тончайших слоев русского общества. А учителями были иностранцы. Если Петр в качестве наставников приглашал в Россию одних лишь немцев, то Елизавета повернула в сторону Франции. Конечно, дочь Петра установила порядок проверки знаний для этих иностранных авантюристов, искавших счастья вдали от родины.
Они знали лишь свой родной язык. Но русские вельможи не слишком задумывались, кому поручают воспитание и образование своих детей. Один из экзаменуемых иностранцев так отвечал на вопрос, что такое прилагательное: «Это, должно быть, новая выдумка наших академиков;
Таков был уровень образованности этих учителей из Европы, наводнивших Россию. Однако русские выяснили следующее: все, чему они учились у немцев, было так или иначе уже открыто во Франции, и Германия сама еще училась у французов. Даже Фридрих II, великий прусский король, говорил и писал не иначе как по–французски.
Вельможи выписывали учителей из Франции, объяснялись по–французски. Граф Александр Воронцов первым послал из Берлина для детей своего брата воспитательницу госпожу Рюино. И ее воспитанник уже в двенадцать лет изучил в совершенстве язык Корнеля, Расина и Буало. Он-то и отметил в своих записках: «Можно сказать, что Россия единственная страна, где пренебрегают знанием родного языка и всего того, что касается родины. Люди, считающиеся просвещенными в Петербурге и Москве, заботятся о том, чтобы дети их знали французский язык, окружают их иностранцами, дают им учителей музыки и танцев, платя им большое жалование, а родному языку их не обучают. Это блестящее воспитание, к тому же дорогостоящее, ведет к полному незнанию отечества, к равнодушию, может быть, даже к пренебрежению своей родиной и привязанности ко всему, что касается других стран и нравов, а в особенности к Франции».
Однако он же замечает, что провинция не впадает в эту непростительную ошибку и лишь столицы живут жизнью, оторванной от всего родного.
Однако у такого одностороннего образования были и свои положительные стороны. Выучившись французскому, немецкому и другим языкам Европы, наиболее вдумчивые начинали читать, а в XVIII веке было что читать только у французов, и невольно воспринимали тот просвещенный взгляд на мир, каким в этом веке располагала Франция, воспитавшая просветителей: Вольтера, Монтескье… Самообразованию помогали и иностранные языки. В общем, это было, конечно же, благом для России.
Если судить по тому времени, то образование у Никиты Ивановича было блестящее. Он знал европейские языки и в любой стране этого континента мог общаться с кем угодно. Должно быть, именно его образованность имел в виду и Иван Шувалов, когда горячо рекомендовал срочно послать в Данию Панина. Так срочно, что никаких приготовлений к его отъезду в Копенгаген сделано не было. А ведь ехал посол великой страны в страну маленькую, уже прошедшую пик своего счастья, страну, ставшую второсортной державой.
Только Зундская пошлина, взимаемая с кораблей, проходящих через этот пролив, давала Дании богатство безвозмездно. Если в XVI веке Дания играла роль международной крупной державы, то в XVIII об этом не было уже и речи. Шлезвиг, несмотря на датское население, находился в руках немецких выходцев, немецкий язык сделался здесь государственным. А с Христиана V стал и языком двора.
Управление страной, сосредоточенное в XVII веке в риксроде, было теперь разделено шестью коллегиями, члены которой назначались королем, но пользовались они лишь совещательным голосом и состояли наполовину из верхушки дворянского сословия и наполовину из богатых горожан–бюргеров. Председатели коллегий образовали тайный совет, а для дел особой важности все члены коллегий собирались на общее заседание королевской коллегии. Сначала все решения коллегий предполагалось передавать на обсуждение всех сословий, но этого не было с Христиана V, первого из датских королей, не избранного, а принявшего престол без всякого подписания капитуляций, как было веком раньше. Король приблизил к себе дворянство, но уже новое — из вновь пожалованных графов, баронов. Он стремился создать из Дании новую Францию, и тут не обошлось без влияния законодательницы Европы, а из столицы Копенгагена — новый Версаль. Дворяне теперь судили свободных крестьян, и их оставалось в стране совсем немного. А позже и вовсе закрепостили крестьян, запрещая им переходить от хозяина к хозяину, покупая и продавая их земли, снося отдельные крестьянские дворы. С 1731 года, при короле Христиане VI, дух религиозной нетерпимости возродился в Дании. В 1735 году всем подданным предписано было по воскресеньям обязательно присутствовать на богослужениях, запрещены работы по праздникам, отменены и строго наказывались увеселения, игры, песни и пляски в деревнях. Для наблюдения за этими правилами учреждена была особая коллегия генеральной церковной инспекции. Роль ее стала чисто инквизиторской. Цензура оказалась до того тяжелой, что даже епископы и университет в Копенгагене не могли выпустить ни одного произведения без цензуры.
Фридрих V, взошедший на престол в 1746 году, почти за два года до приезда Панина в Данию, прибег к таким мерам, которые полностью закабалили крестьянство, — прежде свободные общинные земли были частью разделены между знатью, частью проданы спекулянтам. Крестьян сгоняли с земли, сносили их старинные дома, срок прикрепления их к помещикам был продлен да сорока лет. Один из министров Фридриха V прибег к самому отчаянному средству пополнить королевскую
Король теперь был малодоступен, однако тайный совет все-таки ограничивал его власть, и Фридриху V приходилось считаться с интересами аристократии.
Впрочем, дворянство заботилось о процветании торговли и развитии фабрик — но в основе этого лежали меркантильные интересы. И все-таки Дания процветала, несмотря ни на что. В этом Никита Иванович убедился, проехав всю страну из конца в конец…
Никите Ивановичу даны были строгие инструкции — поддерживать интересы молодого голштинского герцога, российского наследника престола, со временем, может быть, и приобрести Шлезвиг для него. И он с недоумением рассматривал эту задачу со всех сторон. Для чего России нужен этот маленький клочок земли, если таких Шлезвигов можно уместить только в одной какой-либо губернии родины десятки, а уж земли в России хоть отбавляй. Но потом он одергивал стремя — может быть, действительно хорошо иметь и эту часть Европы, чтобы добиться полного и безусловного выхода в Балтийское море. Но ведь есть же Петербург, выход в море давно завоеван Петром Великим, корабли его пусть и стоят теперь в бездействии и ветшают, но существуют же. Кому нужна эта Дания за тридевять земель от родной стороны, кому нужен этот Шлезвиг, пусть и с его богатой землей? И не округлять владения России надо, а благоустраивать жизнь везде, где только возможно. Учиться надо у Европы, но учиться порядку, хозяйствованию, упорядочению всех отраслей, развивать не только земледелие, но и торговлю, промышленность. Россия — богатейшая земля, и все в ней есть, куда там какой-то крохотной Дании тягаться с гигантской державой. Но вот поди ж ты, соль его миссии и состояла в том, чтобы поддерживать интересы Петра Федоровича, чтобы разговаривать с королем и его подданными только о Шлезвиге, о притязаниях голштинского герцога. Странная миссия, не продуманная и ненужная.
Но он со вздохом отгонял эту мысль. А вот ко второй части задачи присматривался, пробовал так и этак повернуть инструкцию — следить, чтобы не ввязалась Дания в войну против России, чтобы не выторговала привилегий от царского престола…
В крохотной Дании, в ее северном Версале — Копенгагене — сидели представители других держав. Тут старались подчинить ее своему влиянию и Франция, и Англия, и Германия. И лавировать среди опытных дипломатов, представляя интересы России, казалось Никите Ивановичу страшным и запутанным делом. Как он разберется в этих интригах, как представит королю верительные грамоты, как начнет такую трудную работу русского посланника? Ему всего двадцать девять, он не прошел школы дипломатии, хотя научился при дворе быть сдержанным и никогда ни о ком не говорить плохого слова. Да ему и не надо было притворяться. С детства учили его, что каждый человек — живая душа, что к каждому надо уметь приглядеться и обязательно найдешь в нем хорошие стороны, что надо быть только честным с самим собой и с другими, словом, религией его были честь и достоинство. Потому он не умел и не хотел злословить, как делал это каждый при дворе, не желал конфликтовать, а старался мирно улаживать все споры и недоразумения, не пускал в ход кулаки — в ходу вместе с утонченными политесами были и грубые нравы, и нередко сам Разумовский, венчанный, но тайный супруг Елизаветы, бывал буен во хмелю, и кулака его пробовали многие, а туфелька Елизаветы часто летала по щекам неловкой горничной, пощечин ее боялись самые знатные модницы. Петр бивал палкой приближенных, рубил им головы и не смущался зрелищем крови. С тех пор нравы несколько помягчели, но вырывание ноздрей, вырезание языка остались в неприкосновенности, а к сечению кнутом относились как к делу привычному. Елизавета, в сущности, отменила смертную казнь, каждый раз она заменяла ее вечной каторгой или битьем кнутом, что означало то же самое, но она обещала Богородице не проливать крови и выполнила свой обет. Но нравы еще только шлифовались, смягчались трудно, постепенно, восточное варварство все еще тяготело над русским народом, и свист кнута был привычен, кровь на спинах, выступавшая от розог, обычна, и самой Елизавете случалось отрезать непокорный локон с голов иных модниц вместе с кожей или ухом. Все еще далеко было России до Европы…
Заблестело вдали серое полотнище Балтийского моря, зачернел лес мачт в заливах и заливчиках, горбы перевернутых рыбачьих лодок, белые паруса кораблей. Панин въезжал в Копенгаген…
В XII веке на месте этого роскошного города стояла крохотная рыбацкая деревушка с десятком деревянных хижин, покрытых камышом, да немногими лодками, позволявшими жителям кормиться от моря. Епископ Абсалон, объехавший весь Ютландский полуостров и прилегающие земли, увидел, насколько выгодное положение занимает крохотное скопление рыбацких хижин, обнес деревушку бревенчатой стеной, присыпанной землей, построил замок, неприступный по тем временам, и к 1167 году Копенгаген уже был укрепленным городом. В XIII веке город получил первые привилегии и стал быстро развиваться, пользуясь ими. В начале XV века Эрих XIII овладел им и сделал своей резиденцией. Графская война, развернувшаяся в XVII веке, показала — город так хорошо защищен, что может выдержать жестокую осаду. 1658 и 1659 годы стали для Копенгагена переломными — он стойко защищался от шведов.