Граф Никита Панин

Чиркова Зинаида

Больная хотела что-то спросить, узнать, попросить хоть горячего чая. Аннушка металась по комнате.

— Что ты ищешь, девочка? — спросила Екатерина.

— Голубую мантилью государыни, она говорит, наверное, тут забыла…

Анна с интересом всматривалась в лицо великой княгини. Оно было красно от жара, припухло от родов, а выступившие во время беременности коричневые пятна вовсе не украшали молодую женщину. «Какая некрасивая», — подумала Аннушка. Она увидела в уголке кровати голубую мантилью императрицы и убежала с облегчением.

И снова Екатерина лежала одна. Все ее фрейлины пропадали целыми днями на праздниках, всех интересовали крестины новорожденного, весь большой свет. Никто не отзывался на ее крики.

Екатерина плакала, нос ее распух, глаза покраснели, и горькая обида ложилась на сердце. Никому не нужная лежала одна та, которая была началом и основой всех празднеств…

Прибежав к императрице с мантильей, Аннушка поспешила поделиться своими впечатлениями с Машенькой.

— Она такая некрасивая, — рассказывала она Машеньке, — нос толстый, глаза узенькие, подбородок длинный, вперед выдается. И что это считают ее красавицей, верно, потому что задаривает всех. Даже если какой куртаг у нее, бесплатную лотерею ведет и все что-нибудь да подарит. Подарками любовь просит…

И она презрительно оттопырила верхнюю губу.

— А ведь ты мне говорила, что не надо болтать о чем ни попадя. А сама?

Анна прикусила язык.

— Тебе только, ты ж меня не выдашь? — с надеждой спросила Аннушка.

— И не стыдно так тебе у меня спрашивать? Мама завещала слушаться тебя во всем…

Аннушка обняла Машу, слезы показались на их глазах — как только вспоминали они мать, без слез не обходилось.

— Сиротки мы, сиротки, — качала головой Анна.

— Мы не сиротки, — строго поправила ее Маша, — мы богородицыны дети, нам не след Бога гневить…

И они опять призадумались о чудесах, происшедших в их судьбе. Одного они не знали, кто ж такая Ксения Блаженная, и где она, и почему во сне явилась их матери перед смертью. Сколько ни спрашивали, сколько ни пытались узнать о ней хоть что-нибудь, всегда их ждала неудача.

В то же время разрешилась от бремени и бывшая правительница Анна Леопольдовна Брауншвейгская.

Странно, что когда во дворце так скоро оставили без помощи и сострадания роженицу Екатерину, участия и помощи не лишилась Анна Леопольдовна, бывшая правительница. Ее муж, Антон–Ульрих, принц Брауншвейгский, не был горяч к своей супруге, но супружеские обязанности выполнял с точностью и добросовестностью немца. В неволе, в Холмогорах, Анна Леопольдовна родила двух сыновей, принцев Петра и Алексея. И всегда были при ней сострадательные женщины из простонародья, помогавшие при родах, отпаивавшие ее горячими отварами из трав. Анна Леопольдовна лишилась трона и власти, но тюремщики заботились о том, чтобы и в узилище роженице доставляли все необходимое.

Согнанные с трона Елизаветой холмогорские узники жили бедно, почти нищенствовали. Поселили их в архиерейском доме, потому что не было тюрьмы в Холмогорах, да и места почище для царственных узников не нашлось. Архиерею пришлось подыскать себе другое пристанище, а его бывший дом окружили высоким деревянным частоколом и не разрешали узникам выходить за его пределы. Дом охранялся солдатами, да и сами заключенные не хотели выходить за пределы своего мирка.

Бурливая полноводная река Двина в самом устье образует несколько островов. На одном из них и расположился городок Холмогоры, в котором в те времена насчитывалось сто пятьдесят домов, растянувшихся на две версты по узкой извилистой единственной улице. Деревянные домишки здесь давно осели с тех пор, как стали Холмогоры одним из самых древних и известных городов. Он играл большую роль в торговле, пока не затмил его Архангельск. При Петре Великом выстроили здесь великолепный собор Спаса Преображения. Гранитные плиты, выложенные в византийском стиле, придавали ему невиданное в этих местах великолепие. Но роль города стала падать, жители частью разбрелись по большим городам, частью остались заниматься рыбной ловлей и охотой, и никому в центре империи уже не было дела

до этого заброшенного уголка. В трех верстах от него расположилось село Денисовка, которое сами жители прозвали Болотом. Здесь родился великий Ломоносов…

Никто из пленников не выходил за ворота узилища, никто в городе не знал, что за люди живут в этом доме. Солдаты пользовались услугами местных жителей, для роженицы приглашали повитух–старух, но им строго–настрого запрещалось разговаривать об узниках. Десять–пятнадцать тысяч рублей в год получал от казны губернатор на их содержание, однако отчета у него никто не спрашивал, так что случалось, что арестанты целыми неделями сидели на хлебе и воде. Толстый принц Антон склонен был к апоплексическому удару, однако пережил свою жену на тридцать лет. Семья стала для него всем. Кроме семьи он никого не видел десятилетиями. Любимую фрейлину Анны Леопольдовны заменила ее сестра Якобина Менгден. Но она стала лишь источником дополнительных мучений для всех. Якобина ссорилась с принцем Антоном, ругалась с караульными солдатами и офицерами, завела бесстыдный роман с домашним доктором Ножевщиковым за неимением других мужчин, постоянно скандалила. Ее заперли в отдельную камеру, но и тут она умудрялась бить солдат, приносивших ей обед, выливала им на головы суп.

Дети Анны Леопольдовны все выросли в неволе. Рахитичные и необразованные, тем не менее они прожили долгую жизнь. В конце концов, все четверо так привыкли к неволе, что, когда их освободили, не знали, что делать со свободой. Они не умели одеваться, не умели говорить с людьми, не знали, что такое корсет и парик. Они молили оставить их в тюрьме — они к ней привыкли и не мыслили себя вне ее.

При всей нужде и лишениях Анна Леопольдовна не была брошена своей семьей в родовой постели, познала заботу, любовь, привязанность простых женщин из народа…

Екатерина же при первых родах поняла, что человек в золотом дворце, в этом муравейнике одинок, если он не заслужил милости и внимания императрицы…

Елизавета забыла про невестку, у нее теперь был внук, и она превратилась в страстно любящую бабушку. С первых же минут жизни Павла приставила к нему целый штат мамушек и нянюшек. Царица сама качала его на руках, бежала к колыбельке, едва он подавал голос, беспокоилась о каждом его движении. Мамушек было так много, что потомки запутались в их именах. Матрена Константиновна, Катерина Константиновна, Татьяна Афанасьевна, Матрена Димитриевна, Мавра Ивановна, Дарья Володи–мировна, а еще бабушка Фандершар, мамушка Фусадье и много разных женщин, все высокого происхождения и имевшие большое влияние на Елизавету.

Заботами Павла душили с самого детства. Лежал он в колыбельке, поставленной возле жарко натопленной печи, запеленатый во фланель, был укрываем еще стеганым на вате атласным одеялом и розовым, бархатным, подбитым мехом. Мехом черно–бурой лисицы выстлали и всю колыбель. Неудивительно, что мальчик с первого дня обливался потом. Запаренный, он потом всю жизнь боялся легкого ветерка и постоянно простужался. Заботами и попечением бабка душила его, но, когда брала его на колени, и он мочил ей платье, она сияла от гордости и нежности. В ней пропала любящая мать, но бабушка она была нежная и преданная…

Правда, через два–три года Елизавета охладела к внуку. Ей надоело с ним возиться, и она вернулась к нарядам, балам, пирушкам в узком кругу и заботам о своей увядающей красоте.

Фрейлины постоянно толклись в детской, потому что госпожа их тут сперва дневала и ночевала. И Аннушка с Машенькой, хоть пока еще и фрейлины за все про все — подай, принеси — тоже близко познакомились с Павлом, хотя ни одной из них ни разу не удалось даже подержать его за крохотную ручку. И Машенька всегда умилялась при виде ребенка, а Анна сжимала зубы и все вспоминала, как он обклался в церкви. С самого начала они по–разному относились к этому царственному ребенку.